Российский колокол №1-2 2016. Коллектив авторов

незаметно раздвинет свои границы, подобно театральному занавесу, и бытие замерцает неясным светом, обнаруживая то один мистический знак, то другой. Это свойство присуще едва ли не каждому стихотворению Дианы Кан. Кажется, нет темы, которая не смогла бы развернуться в полноте и противоречиях под пером автора.

      Соединяя в собственном сознании и крови характер Востока с чувствами, воспитанными православной Русью, Кан словно бы даёт современной русской литературе ключ к пониманию отдельных событий и исторических глав. Преодолевая внутренний мировоззренческий разрыв, она научилась сочетать страстность духовного подвижника с мягкостью православной мирянки, требование жертвы и самоотречения – со снисходительностью к человеческим слабостям.

      Когда поэтесса говорит, что учится у русских рек двунадесяти наречиям, – это не поэтическая фраза, а настойчивое вникание в историю людей и земли: «они всегда по-разному расскажут о Руси». Тут необходимо терпение и спокойное желание понять коллизии прошлого и настоящего. И Кан обращается к образу Волги.

      Плывущая вдаль по просторам, как пава,

      и речь заводящая издалека,

      собой не тончава, зато величава

      кормилица русская Волга-река.

      По чуду рождения ты – тверитянка.

      Слегка по-казански скуласта лицом.

      С Ростовом и Суздалем ты, угличанка,

      помолвлена злат-заповедным кольцом.

      Как встарь, по-бурлацки ворочаешь баржи —

      они и пыхтят, и коптят, и дымят…

      Нет-нет, да порой замутится от сажи

      твой, матушка, неба взыскующий взгляд.

      Устанешь под вечер… Позволила б только

      водицы испить с дорогого лица,

      красавица-Волга, работница-Волга,

      заботница-Волга, сказительница.

      Широкое, просторное сказовое повествование, неспешное и негромкое. И одновременно – учительское слово воды, в коем таится что-то надчеловеческое. Как и в других стихах Дианы Кан, река – нить, связывающая воедино разные племена и народы.

      И потому говор волжского течения – как праречь, интуитивно уловимая разноязыкими людьми.

      Покуда студёной водицы вкушаю,

      мне шепчут о чём-то своём камыши,

      лениво закат за рекой догорает,

      и перья хребтовые кажут ерши.

      Реалистический эпизод, рисующий героиню на берегу Волги, на редкость точен в деталях, свобода передвижения взгляда рассказчика очень естественна: в четырёх строках передана картина земли – неба – воды – человека. Большое требует соразмерности и от всего, что находится рядом с ним. Земной простор – неохватен, небо – бездонно, река – космична и напоминает Млечный Путь.

      Так и певцу, который дерзнул вести беседу с Волгой, должен быть присущ огромный метафизический рост. В противном случае невозможно передать то уважение – почти семейное, по интонации идущее со стародавних лет, которое звучит в словах Дианы Кан, обращённых к Волге: «матушка». Также и дочернее стремление рассказать ей о самом