Аристократка. Михаил Зощенко

женихи на имущество ориентируются – еще того хуже.

      Скажем, недвижимое имущество – висит шуба на вешалке. Ну, висит и висит. Месяц висит и два висит. Каждый день, например, ее можно видеть и руками щупать, а как до дела, то шубу эту, не угодно ли, комнатный жилец повесил и вовсе она не невестина. Или перина. Глядишь – перина, ляжешь на нее – она пером набита.

      Вот вам и имущество! С таким имуществом крови больше испортишь.

      Ах, чего только не делается на свете – не разбери-бери!

      Я старый революционер с девятого года, во всех партиях перебывал, и то у меня голова кругом, и не разбираюсь.

      Только и есть одно – которые невесты служат. У тех без обмана: ставка, разряд, категория… Но и тут обмишуриться можно.

      Мне вот понравилась одна. Перемигнулись. Познакомились. Тары да бары, где, говорю, служите, сколько получаете? Дескать, разряд ваш и ставка?

      – Служу, говорит, на складе. Ставка такая-то.

      – Ну, говорю, мерси и отлично. Вы, говорю, мне нравитесь. И разряд ваш симпатичный, и ставка ничего себе. Будем знакомы.

      Стали мы с ней кинематографы посещать. Плачу я. Посещали неделю или две – ультиматум ей ставлю: вводите, говорю, в дом.

      Ввела в дом. Ну, конечно, в доме старушка-мамочка. Папашка – этакий старый революционер. Дочь – невеста, и при ней я – жених вроде бы.

      Дальше – больше. Хожу к ним в гости и приглядываюсь. С мамашей на философские темы разговариваю: дескать, как им живется, не туго ли? Не придется ли, оборони Создатель, помогать?

      – Нет, – отвечает, – насчет помощи нам не надо. А что до приданого, не совру, – приданого нету. Хотя бельишко и полдюжины ложек можно отсыпать.

      – Ах, – говорю, – старушка, божий цветочек! Полдюжины или вся дюжина – там видно будет. Стоит ли об этом говорить раньше времени. Мне, – говорю, – ваша дочка и так нравится – все-таки разряд пятнадцатый, льготы, талоны… Это мне вроде бы приданое.

      Ну, старушка, божий цветочек, – в слезы. И папочка, старый революционер, прослезился.

      – Что ж, – говорит, – женись, милый, если так.

      Ну, обручение. Разговоры. Вздохи.

      А старушка, божий цветочек, насчет церкви намекает. Неплохо бы, дескать, в церкви окрутиться.

      А я говорю:

      – Окрутимся и так. Я, – говорю, – старый революционер. Не дожидаясь чистки, ушел из партии. Не могу идти против своей совести. Не настаивайте.

      Поплакала старушка. И папаша, старый революционер, прослезился. Однако соглашаются.

      Женились мы.

      По утрам молодая, красивая супруга отбывает на службу, а в четыре – назад возвращается. А в руках у ей сверток.

      Ну, конечно, снова нежные речи – дескать, вставай, Гриша, пролежни пролежишь.

      И опять слезы от счастья и медовый месяц.

      И вот длится эта дискуссия два месяца по новому стилю.

      Но только однажды приходит молодая, красивая супруга без свертка и вроде рыдает.

      – О чем, – говорю, – рыдаете, не потеряли ли свертка, оборони Создатель?

      – Да нет, – говорит, – что значит сверток? Уволили меня по сокращению.

      – Да