Мёд для убожества. Бехровия. Том 1. Е.Л. Зенгрим

и плюясь дымом из трубок позади, чинно прошагал мимо. Отливающий свежей черной краской, большой, выше меня вдвое, он твердо перебирал четырьмя шарнирными лапами. Сочленения лап скрипели, когтистые подошвы поочередно втыкались в крупный щебень – как у наловчившегося жука-инвалида.

      – Что за зверюга? – раскрыл я рот.

      – Шагоход же, – усмехнулся Лих. – Как будто на западе таких нет?

      В ответ я отрицательно помотал головой. Вид стального зверя отдался внутри щемящим чувством ностальгии: эти лапы, грохот, темнота металла и дым напомнили о ходячих городах моего народа. «Гуляй-грады» – так их кликали таборяне и я когда-то. У меня вдруг возникло непреодолимое желание коснуться этого табора в миниатюре, словно мимолетное прикосновение могло на секунду вернуть меня на родину, освежить в памяти ее красоты и неукротимый характер. Я потянулся к шагоходу, вытянул руку, но тот предупредительно замычал. Я вздрогнул, отступил снова… Чтобы заметить сквозь окошко кабины, как внутри двинулся человек.

      Он крутил пальцем у виска и бурно шевелил губами, однако толстое стекло не пускало слова наружу. Один черт знает, что он мне пожелал, но уж точно не доброго утра.

      – Как он двигается? – спросил я у Лиха, когда шагоход скрылся за поворотом. – Колдовство? Внутри бесы?

      – Бесы! Иди ты! – фыркнул цеховик, но вмиг посерьезнел, осознав, что я не шучу. – Вообще-то, у нас тут всё на масле ходит. Ну, то есть почти всё. Маслорельс-то точно на масле, а шагоходы на, э-э-э, типа… Чистом масле? Короче, «бальзам» называется.

      Мой живот ужаснулся от мысли, что помимо масла существует еще некая «очищенная» субстанция. Под бинтами зачесалось.

      – Но эт тебе к Вилке, – соскочил с темы Лих, зашагав по проулку дальше. – Она дурастая до жести, но в механике шарит. Стоит ее выбесить, она сразу в гараж – возиться со своей ногастой железкой, чтоб ее…

      Вслед за шагоходом мы свернули вправо, и меня оглушило шумом проспекта.

      – …мне вообще кажется, – продолжал Лих, перекрикивая гомон улиц, – что за свою механогу она брата родного продаст. Но эт я шуткую!.. Только Вилке не говори, лады?

      По черной, блестящей от масла мостовой сновали шагоходы. Не было и минуты, чтобы очередная махина не пролязгала мимо, торопясь куда-то по своим механическим делам. Тесные тротуарчики жались к необыкновенно высоким, чуждым Прибехровью домам – по пять-шесть окон от подвала. Их стены тоже были серыми – под стать району – но в их серости виднелось меньше нищеты и упадка, чем в бараках или даже в Хремовой кирхе. В Прибехровье эти дома представлялись суровыми дозорными, стоявшими на страже проспекта – высокой мрачной стеной, неприветливой и опасно-зубчатой из-за косых односкатных крыш. Черепица в лучах утреннего солнца отливала сланцем.

      Тротуары же были узки до неудобства. Узки настолько, что приходилось впечататься в стену, чтобы пропустить прибехровцев, шедших навстречу. Поначалу я плюнул на правила и шел по обочине, лишь бы не мыкаться среди хмурых работяг. Но первый же шагоход, протрубивший