Красные листья Гомбори. Книга о Грузии. Михаил Синельников

в плену. Мог бы сразу в загоне пропасть,

      Но в ревире, пройдя процедуры,

      Был зачислен в грузинскую бравую часть,

      Охранявшую комендатуры.

      Форму жгли, выдавали другую без слов,

      Принималась другая присяга.

      Всё же вряд ли кого-то он сталкивал в ров,

      Одинокий и тихий бродяга.

      А потом Колыма и дорога в Тайшет,

      И рутина тюрьмы и метели.

      Ну, а в оттепель, вспомнив, что был он поэт,

      Земляки, разыскав, отогрели.

      Я любил его. Столь с ним несхожий, привык

      К этой грустной улыбке, к душевному складу.

      Жаль, он рано ушёл. Но на этот язык

      Перевёл «Илиаду».

      Подруга

      Звуки города, запахи юга

      И похмелье гуляк, и молва…

      Тут жила в закоулке подруга,

      Но, должно быть, давно не жива.

      Вдруг почудятся в шрамах, в уколах

      Эти вены и, воздух дробя,

      Всплески рук обозначатся голых,

      Обвивавших, как змеи, тебя.

      Издалёка в минувшее глянув,

      Словно душу внезапно вдохнул,

      Слышишь вдумчивый шелест платанов

      И театра старинного гул.

      Раззолочены ложи богато,

      И такое мелькание лиц

      В зале, помнящем Хаджи-Мурата,

      Итальянских певцов и певиц!

      И в гримёрку прекрасной актрисы

      Здесь с букетом, подобным венку,

      Важный Берия шёл за кулисы,

      Напевая, но весь начеку.

      Выплывают из медленной Леты

      И, сменяясь, несутся, спеша,

      Выступленья вождей и балеты,

      Крики «браво» и вопли «ваша»[12].

      В шкуре барсовой грезится витязь,

      Там грустивший во все времена,

      Где с единственным словом «Проснитесь!»

      Разбросала листовки она.

      Апокриф

      Былой Тифлис, ночные перевозки

      Продукции лихой цеховиков,

      А утром стук сапожника в киоске,

      И напоённый сторож бестолков.

      Уже друзья в проулке кличут Гоги

      И белошвейки из окна глядят,

      Подводятся расчеты в синагоге,

      Где молятся и несколько солдат.

      И свежим хлебов веет из пекарни

      На тесный мир беспутства и труда.

      Уже в зар-зар играют эти парни,

      Жизнь – на кону…Уж такова среда.

      Но в ней всегда юродивый найдется,

      И царствие туманное его

      В почёте у окрестного народца

      И не от мира в сущности сего.

      Вот в облаке своей священной дури

      Ночами он блуждает, сгоряча

      На клочья жадно разрывая пури[13]

      И русский стих блаженно бормоча.

      «Куда я с ней когда-то брёл?..»

      Куда я с ней когда-то брёл?

      В Тбилиси ветер был весенний

      И платья вскидывал подол

      И обметал её колени.

      Она была смела, тверда,

      Несклонна в тостах к местным перлам

      И за того пила всегда,

      Кто этот мир покинет

12

«Да здравствует!» (груз.)

13

Грузинский хлеб.