Тени вечерние. Повести. Александр Любинский

Ах, да…

      Усмехается, проводит рукой по спутанным волосам.

      – Оставил без головы.

      – Я?..

      – Рубль пожалел, а товарищ – простужайся?

      – Андрюш… возьми мою. На, возьми!

      – Отстань! С тебя уже хватит.

      Морщась, потирает лоб.

      – Где же он, черт?!

      Окна гаснут, и снег отливает голубым. Ежится. Нахохлившись, прячет голову в воротник.

      – Ау! Ты спишь?

      – Н–нет… Плохо… В глазах рябит от красных флажков.

      – Чего?

      – Понаехали. Окружили. Сейчас начнут пальбу… Флажки–слова, флажки–наклейки… Зачем мне все это, если я чую…

      – Запах крови?

      – А хотя бы и так!

      В подворотне – Моргунок. Идет – вот–вот переломится.

      – Пустой?

      Распахивает куртку.

      – Ап!

      Выхватывает из рук Моргунка бутылку, сдергивает пластмассовую головку, косится на меня… Они пьют, и руки Моргунка дрожат.

      – Эх!.. Давай еще!

      – Погоди…

      Вскакивает. Маячит в полутьме.

      Моргунку:

      – Есть две копейки?

      – Шутишь?

      Мне:

      – Дай.

      – Зачем?

      – Позвонить.

      – Ладно уж…

      – Думаешь, не придет? Придет, как миленькая! И будет сидеть, и смотреть, как мы из горла!.. Не веришь? Моргунок!

      – А чего? Заходила ведь… надысь.

      – Вот! Этот олух, этот недоносок рода человеческого сделал ей предложение… Ей – предложение!

      – Чего волноваться–то? Все одно – отказалась…

      Снова сел, пополз вниз. Удержался.

      – Во как! Из–за бабы…

      – Заткнись!.. Нет, так не справиться, так только надорваться можно… Суть в том, что… что…

      – Мы жаждем, дяденька! Слово правды!

      – Суть в том, чтобы выпасть, раствориться… Чтобы никто, слышите, никто – не играл тобой в подкидного дурака! Чтобы не думать: вчера, сегодня, завтра… Сейчас. Всегда – только сейчас!

      – И сдохнуть… от белой горячки.

      – А хотя бы и так? Кому какое дело? Я – так хочу, понятно? Моргунок… Я тебя люблю… А его – нет, не люблю! Он все смотрит… кумекает, соображает! Зря мы его поили, а?

      – Ох, зря!

      – Пришел, облегчился… Из породы пьяных кроликов… Мне от одного вашего вида блевать хочется! От вашего вечного «надо, надо, надо»! А мне – не надо… Устал!

      – Я, кажется, ничего… Я…

      – Знаешь что – иди–ка ты отсюда. Я тебя не звал, так что… Иди, не мешай!

      И Моргунок, вторя свистящим шепотом:

      – Катись! Проваливай!

      XXI

      Наконец – то жизнь вошла в мерную наезженную колею. Тянулись дни и месяцы, разделенные однообразным чередованием света и тьмы, осенних хлябей, зимней поземки, раскаленных и пыльных тротуаров. В институте было завоевано положение прочное, солидное. Более того, он выдвинулся в первые ряды теоретиков и даже, как поговаривали, написал несколько основополагающих работ, заложивших фундамент марксистской истории философии…

      Правда, приступая к штудиям –