Ванечка и цветы чертополоха. Наталья Лазарева

как-нибудь. А с тобой я быть не хочу.

      Он весь как-то сразу похолодел и зачерствел.

      – Что, рожей не вышел? Противен тебе или не забыла ещё своего Серёгу?

      – Нет. Дело не в этом.

      – Слава тебе моя не нравится дурная!

      – Не люблю я тебя, Тимофей, и боюсь, если честно.

      Он приблизился к ней вплотную и хрипло прошептал:

      – А я ласковым буду.

      И дотронулся кончиками пальцев до её прически. Она почувствовала, как наперекор рассудку снизу живота плеснула стихийная волна желания. Женщина отпрянула от него и отвернулась.

      – Между нами шесть лет разницы…

      – Ты не меня боишься, Марья. Ты себя боишься. А моя слава, она больше чем наполовину надумана нашим бездельником-народом, которому только бы язык почесать. Какая тебе разница, кто что думает! Ты для себя живи, Марья, по своей совести. Я уверен, однажды обстоятельства повернутся так, что тебе придётся жить со мной. Я чувствую – ты моя женщина, хоть ты это отрицаешь и будешь отрицать. С этого дня ты будешь думать обо мне каждый день. И гадать: каких там ещё наломал Тимка дров?

      – Мне бы твою уверенность, – покосилась на него женщина.

      Он ничего больше не сказал, развернулся, взял сумку с хлебом и пошёл домой. Она потихонечку, не спеша, тоже двинулась в сторону дома, заметила в окне наблюдавшего за ними Ваню. Что подумал сын? Она зашла на терраску, закрыла дверь, прижалась к ней спиной. Постояла так с минуту, приходя в себя. «Гад какой! Права Лида. Хотел сыграть на чувствах изголодавшейся женщины!»

      Когда она зашла в комнату, Ваня с облегчением спросил:

      – Что он хотел?

      – Он предложил жить с нами, представляешь? Размечтался!

      – Ты ему отказала.

      – Неужели согласилась бы?

      С этих пор Марья Антоновна бежала за хлебом, покупала и поспешно уходила. Избегала встречаться с Тимофеем, хотя, правда, часто о нём думала. Впрочем, он её не преследовал. И ничего плохого ей не делал. Может быть, если бы она тогда согласилась, жизнь бы пошла совсем другой дорогой. И Ванечка был бы сейчас жив и здоров.

VIIАвгуст 2001 года.

      Палашов беспрепятственно вернулся в дом Милы. Входя, он старался не шуметь, чтобы застать девушку врасплох, но Мила неподвижно сидела за столом лицом к двери, поставив руки на локти и опёршись головой на ладони, и явно дожидалась его. На плечах опять красовалась лохматая кофта – к ночи в терраске стало свежо. Ожила и заговорила первой:

      – Извините меня. Я слишком долго на вас глазела… Задумалась.

      «Задумалась! Всего-навсего! Да ты, подруга, всё нутро мне перевернула!»

      Евгений Фёдорович вымыл руки и сел напротив девушки. Она откинулась на спинку стула.

      – Вы красивый мужчина.

      «Красивый мужчина» фыркнул.

      – Брось. Меня это не волнует.

      – Но это может взволновать кого-то другого. Понимаете?

      – Ты что же думаешь, я ещё не понял этого за двадцать восемь лет жизни?

      – Красивый, но не вежливый. Можно просто поблагодарить и всё.

      Палашов снисходительно