Ванечка и цветы чертополоха. Наталья Лазарева

так и не дождалась.

      – Ну-ну.

      Марья Антоновна стала рассматривать очередь. Примерно в середине стоял Тимофей и разговаривал с соседом Игорем Елоховым, который проводил отпуск в Спиридоновке. Они были почти одного возраста. Глаза Марьи Антоновны обожглись о колючий взгляд Тимофея Глухова и тут же в целях самосохранения уткнулись в землю. Ладони её вспотели. «Что ты на меня пялишься?» – подумала она.

      Женщина взглянула в сторону дома и тут увидела самого любимого мужчину в своей жизни – Ванечку. Он приближался к ней непринуждённой походкой. Хорошенький десятилетний мальчик со слегка крупноватыми губами, чистый и невинный, как горный хрусталь. Распахнутые каре-серые глаза с улыбкой смотрели на неё, мать. Во всех его чертах сквозила любовь к ней. Он был спокоен и доволен. Его небогатая одежда – синяя маечка без рисунка и коричневые просторные шортики – совсем не портила его облик. Волосы его для тогдашней моды и для лета были длинноваты.

      – Мамуль, да ты не переживай! – сказал он ей, когда подошёл. – Если нам хлеба не хватит, я в село сгоняю на велосипеде.

      Она его приобняла:

      – Ну, конечно, сынуля. Я не переживаю. Блинов напеку, если что. Мука-то есть, молоко, яйца тоже.

      В очереди вдруг пробежал ропот возмущения.

      – Вот гад! – проворчала Лидка, женщина с самого низа деревни. – Тут баба с мальчонкой в конце очереди, а он столько хлеба набирает! Свиней, что ли, кормить им собрался?

      Марья Антоновна посмотрела, что творится у машины. Действительно, Тимофей невозмутимо набирал хлеб в две разные сумки, не обращая внимания на беспокойство в очереди. Он взял пять буханок чёрного и семь батонов белого хлеба. Расплатился.

      Тогда Марья Антоновна нагнулась к сыну и зашептала ему в ухо:

      – Ванечка, пообещай мне, никогда не связываться с этим человеком.

      – Хорошо, мамуля, не буду, – не задумываясь, ответил мальчик, обожающий мать и всецело ей доверяющий.

      О Тимофее Глухове ходили противоречивые слухи по деревне, и Ваня давно привык к мысли, что это сомнительный человек.

      – Ты что, Тимофей, один хлеб собрался есть? – кричал народ. – Вас всего трое, куда вам столько?

      Он молчал, словно люди – просто назойливые мухи. Прошёл вдоль очереди, выслушивая, что о нём говорят, и остановился прямо перед Марьей Антоновной и её сыном.

      – На, Марья, – протянул он ей одну из сумок. – Это тебе и твоему мальцу.

      Вот так номер! Вся очередь мгновенно стихла. Марья Антоновна медленно подняла на него глаза. Его голубой взгляд был не терпящим возражений.

      – Чего смотришь? Бери, говорю!

      Она вздрогнула. Взглянула на его протянутую руку. Рука была большая, широкая, мозолистая. Рука трудяги.

      Потом она глянула на сына. Ванька стоял, разинув рот, и гонял глаза то на одного, то на другую. И снова обратилась к Тимофею.

      – Бери же! Кому говорю!

      – Да возьми ты, Марья. Всё правильно! Бери! Тебе пацанёнка кормить надо! Бери, родная! – зашумел народ.

      Она