Разум слов. Владимир Гандельсман

хочется запоем, жизнь приблизив,

      всё перечислить, смыслом не унизив,

      так города избыточен размах

      вернувшемуся с дачи, так хватает

      он воздух из такси, и так не знает,

      зачем он возвращается в слезах…

      «Этой женщины трудные очертанья…»

      Этой женщины трудные очертанья,

      есть фигура и некая угловатость…

      Как единственно зренье, сестра, – это больше, чем радость —

      это радость, и горе, и бережных сил испытанье.

      Осень, женщина в створе дверей у стола,

      над рукой голубая и дымчатая ваза,

      под рукой леденящей клеёнки четыре угла,

      и, собой потрясённые, расположились тела —

      их смертельная ясность, и осени рыжая фраза.

      Как всё замерло – как в ожиданьи письма,

      не поддавшись восторгу с его раздражённой изнанкой,

      поздравительный запах открыток, бинокль, валерьянка

      в том шкафу, в стылой комнате, полной собраний чужого ума.

      До свидания. На ослепительном фоне окна

      я обмолвил тебя и подумал, топчась в коридоре:

      если это похоже на что-нибудь – только лишь на

      драматичность семьи, её радость и горе.

      «медлит буксир на реке…»

      медлит буксир на реке

      стройка и дым вдалеке

      осень на волоске

      сердце болит в мотыльке

      дом у реки ни огня

      дверь приоткрыта в меня

      там причитает родня

      комнаты гул западня

      «Ты тяжёлую дверь отворил…»

      Ты тяжёлую дверь отворил,

      а за ней не свобода, а гнёт,

      что-то в прошлом отец натворил,

      что тебя искупление жжёт,

      ты увидел, как, в кресле дремля,

      над газетой он дышит с трудом,

      как его накопила Земля,

      так копил он для жительства дом,

      в этом доме сопрели углы

      от согрева кошачьих ковров,

      и приметы тебе тяжелы,

      и прекрасен, однако же, кров,

      и к нему твоя страсть привилась

      с тем напором пороков живых,

      что и ловкая кошкина страсть

      нюшит возле подмышек твоих,

      ты в любви был зачат среди дней

      небезгрешных уже потому,

      что в тебя перелили вину

      забывания сном потемней,

      задремания, в кресло осев,

      в те часы, как небесная синь

      расправляет себя меж дерев

      для бездомных совсем благостынь.

      «вроде кладбища…»

      вроде кладбища

      кругом серый камень

      голос лающий

      и бегущий за облаками

      и приводят к нему

      умирать кто должен

      к камню этому

      до которого дожил

      вдруг отца ведут

      страх предстал глазам

      закричал я тут

      как будто умер сам

      и по камню песок

      белым бегом рябит

      ни один предмет

      ни о чём не говорит

      только солнце в висок

      жмёт