Разум слов. Владимир Гандельсман

синей насквозь синевы

      впитывал, как и оно, – равнодушно и нежно,

      а возвращаясь, подолгу сидел, как старик,

      горбясь над рукописью, чтоб угловатой

      фразой скелетообразной поставить в тупик

      мрачную суть, как бы взяв её невиноватой?

      Я его видел, он мёртв был, скорее всего

      мозг вещества его жизни, измучившись прежде

      горечью мироустройства, иссохнув в надежде,

      попросту больше не чувствовал ничего.

      «Кто меня перевёртывал на спину…»

      Кто меня перевёртывал на спину, я уже свёртывал, говорю тебе, свёртывал, я уже так отдыхал отдыхающим сердцем и кровь остужал свою, свёртывал, остужал свою, свёртывал, свёртывал и остужал…

      Я от жизни устал, посмотри, я комок своей боли, перепрыгнувшей уровень жизни, свободы, неволи… Кто сказал – это смерть, констатировал, в правом шкафу обыскавшись аптечки, овеявшей йодом строфу —

      «Куда теперь плыву…»

      Куда теперь плыву, так долго шёл к разгадке предстоящего отплытья, открой окно, там что? – Эдем? шеол? или следы кошачьего наитья, по снегу уходящего в подвал, да скрип шагов, открой его пошире, проветри, здесь покойник, он устал от смерти, закупоренной в квартире, открой окно, не бойся, подойди, я век своих тяжёлые надгробья приподыму и гляну исподлобья, открой, мне одиноко взаперти —

      «Я шум оглушительный слышу Земли…»

      Я шум оглушительный слышу Земли,

      троллейбусных шин закипанье —

      то дальше, то ближе, то снова вдали,

      то мокрых подошв лепетанье,

      то жести прогибы под тяжестью лап,

      уродливых лап голубиных,

      то – блюдце на полке колеблющий храп

      соседа, то в тайных глубинах

      квартиры, где плохо обои взялись —

      меж ними и дохлой стеною —

      как сердца обрыв, осыпание вниз

      трухи совершенно пустое,

      я слышу, как жмутся предметы к Земле,

      стакан в подстаканник как вогнан,

      как сумма их тел отразилась в столе

      и вышла за чёрные окна,

      для жадного слуха всё – Слово и мощь,

      для мёртвого – вдвое и втрое,

      открой, отвори, это снег, это дождь,

      доснежие, что-то другое —

      «Я дальним эхом знал…»

      Я дальним эхом знал, что Слово – Бог, я чуял точку ту, где жизнь словесна, а Слово тесным яблоком телесно, о, ты Его узнать бы в ней не смог, —

      в ней яблоко берётся целиком: всем шёлком кожуры, надкусом кислым до семечек с их чёрным, клинописным на лунках перепончатых письмом,

      а прежде – ветвью с сорванным кивком, а прежде —

      «Я верил в бога Ра…»

      Я верил в бога Ра,

      я богоравным был,

      пока в ладье он плыл,

      пока сиял он дивно,

      пока я неотрывно

      весь день за ним следил.

      Я был ребёнком, мир

      мой бог мне даровал,

      я жил, я ликовал,

      и в той песчаной почве

      мой мёртвый предок порчи,

      спелёнутый, не знал.

      И вдруг мой бог погас,

      и