Время перемен. Анвар Расулович Кураев

одного воина, представляешь, вождь? Нужные задачи, достойная плата… Вот я и решил проводить его на небо бутылкой хорошей браги. Сел один на холме, что напротив корчмы, и надрался как следует! Потом этот высокий из Великой Сотни – Марк, кажется – с ещё двумя воинами, пробежали мимо. Тебя тащили, вождь. Ну и девка эта хмурая с ними. Следом народ из корчмы повалил. Десятник какой-то пьянющий меня увидел. «Вали, мол, комадова приблуда, пока пинка не дали» – говорит. Я ему: «Ты кто такой, чтобы решать?». А он мне: «Решает лучший». Ну вот и выяснили, значит, кто из нас лучший. По пьяной лавочке-то оно, конечно, не считается – я законы знаю. Но никто останавливать не стал. А мы сами и не вспомнили. Эх… им бы оставить меня там, на холме. Да парнишка один выскочил, обрубок стянул и сюда отнёс. Всю жизнь секирой махал, теперь в пастухи… тьфу!

      – Хватит ныть. Никто не заставлял тебя сражаться. Мог просто признать его право лучшего или умереть в бою. Если не сделал первого – ты дурак, что не умеет оценить собственного мастерства и мастерства врага. Не сделал второго – трус! Получается, ты и то, и другое! Иди в пастухи, или утопись в Чёрной реке – всем плевать! Но не смей разносить это нытьё, как заразу, иначе я сам придушу тебя! – разгневался Тром.

      Тром злился на безрукого воина. «Я победитель» – внушал он себе. «Всегда верно оцениваю мастерство. И, если этот момент настанет, уж мне-то хватит духу умереть в бою». Два раза за сутки очутиться в избе боли – это и так портило настроение. Вдобавок после того, что рассказал однорукий, вождь почувствовал себя уязвимым. Часть отчаяния бородача передалась и ему, будто он не был великим воином – четвёртым из Великой Сотни, самым молодым вождём, всегда уверенным в своих силах. И Тром бесился от этого. Что-ж, бородач вполне годился, чтобы вылить на него злость.

      Вездесущий Марк появился на пороге избы, бросив сходу:

      – О, проснулся. Ты, конечно, теперь вождь, но вряд ли это делает тебя бессмертным. Если сомневаешься, спроси у Комада. Мы еле успели вчера. Та кудрявая была лишней, да и всё празднование, если честно. Лучше бы лечился.

      Тром злобно посмотрел на Марка: он любил честность, но не хотел, чтобы все эти люди вокруг слышали про его ошибки, вчера не казавшиеся такими очевидными. Но, коли всё уже было озвучено, решил не увиливать и ответил:

      – Признаю!

      Марк подошёл к нему и поднял покрывало. Задумчиво посмотрел на повязку и крикнул:

      – Исгерд!

      В зал вошла худая девка, что мучила его вчера вечером:

      – Да, сотник?

      – А где старуха? – грубо вмешался в разговор Тром.

      – Бабушка дежурила всю ночь, сейчас она спит, – язвительно ответила девка.

      – Бабушка? – переспросил Тром.

      – Ага. Та – бабушка, эта – внучка. И обе – бабы боли, и обоих звать Исгерд, – с улыбкой пояснил Марк.

      Тром устыдился, что так грубо говорил о бабушке при внучке: они и так слабые, к чему ещё больше втаптывать их в грязь? И разозлился на девку за то, что она внучка той старухи. А потом отогнал эти мысли прочь: в конце концов, он вождь, что они ему сделают?

      – Исгерд, он может ходить? –