Кирза. Вадим Чекунов

целовать швабру не буду.

      Надо что-то делать.

      Голос у меня срывается, я злюсь на это, и сипло выдавливаю:

      – Я тоже.

      – Та-а-ак!.. – тянет Соломон и оборачивается к батарее. На ней восседает сержант в накинутом на тельняшку парадном кителе.

      – Колбаса! – кричит сержант в приоткрытую дверь туалета.

      Колбаса – шнур, солдат, прослуживший полгода, вбегает почти сразу же.

      Борода, такая кличка у сержанта, скидывает китель ему на руки и командует: – Съебал!

      Колбаса расторопно исчезает.

      Борода словно нехотя слезает с батареи и не спеша подходит к нам. Разглядывает всех троих.

      Я так хочу ссать, что все мысли об одном – не обмочиться бы прилюдно.

      – А ты? – спрашивает Борода Макса.

      Макс быстро подносит древко швабры к губам, обозначая поцелуй. Борода треплет его по шее и отталкивает в сторону.

      Теперь мы с Пашей у окна вдвоем.

      Макс стоит и смотрит куда-то вниз и в сторону.

      В карантине он злился на полученную кличку и не отзывался на нее.

      Теперь кличка подкрепилась поступком. Здоровый, спортивный малый за месяц с небольшим превратился в трясущийся студень.

      В Холодец.

      Борода бьет умело, и становится ясно – долго мы не продержимся. Особенно ловко сержант орудует ногами. Мы то и дело отлетаем к умывальникам, натыкаясь на чьи-то руки, и нас выталкивают обратно.

      Меня впервые бьют вот так, равнодушно, расчетливо и без ответа с моей стороны. Был бы другой момент – я бы посмеялся. Одна из причин, почему меня поперли из универа – драка в общаге.

      Неожиданно побои прекращаются, и нас больше не трогают, лишь заставляют отжиматься под счет.

      Делай раз! Опускаешься к полу. Делай два! Выжимаешь тело вверх. Делай раз!.. Делай два-а!..

      Соломон харкает на пол, и теперь мое лицо прямо над его харкотиной. Когда я опускаюсь, я вижу в мелких пузырьках отражение тусклых и желтых сортирных ламп.

      Главное – не упасть.

      Борода меняет тактику:

      – Так, Секс и Длинный отдыхают. Все остальные – упор лежа принять!

      Вот это хуже. Называется – воспитание через коллектив. Твои товарищи начинают смотреть на тебя со злобой уже через пять-десять минут.

      Криню, я слышал, избили вчера свои же. На зарядке Криня заявил, что устал. Его насильно оставили отдыхать, а остальных загоняли так, что те еле доползли до казармы. После отбоя старые усадили Криню на табурет, а вокруг него отжимались другие. Под Кринин счет.

      Потом старые ушли, сказав: "Разбирайтесь сами." На Крине живого места не осталось.

      Судорожно пытаюсь найти выход, хоть что-то сказать. Ничего не могу, лишь страх, один только страх… Пашка, кажется, ушел в себя и отрешенно наблюдает за происходящим.

      Мы оба понимаем, что влезли в большую залупу, и теперь можем надеяться лишь на чудо.

      Я пробую вспомнить лицо печального дедушки с бумажной иконки, что подарили нам в поезде бабки-богомолки. Куда делась иконка, и как звали изображенного на ней старика, я не помню.

      Почему-то мне кажется,