Кирза. Вадим Чекунов

Кица, Макс Холодков – Холодец, Ситников – Сито. Цаплин – конечно, Цаплей. Вовка Чурюкин – просто и незатейливо – Урюк.

      Гончарова за вредный характер звали Бурый.

      Кто-то, как Паша Рысин, из города Ливны, он же Паша Секс, притащил кликуху с гражданки.

      А "сказочка" разошлась все-таки по роте.

      Гашимов, которому на дембель лишь через год, заменил в ней "старика" на "черпака" и с удовольствием выслушивает от желающих. По-восточному щедрый, за хорошее исполнение угощает чтеца сигаретой.

      Желающие всегда находятся.

      Меня в "сказке" веселит многое, но особенно – "баба с пышною пиздой". Представляется что-то кустодиевско-рубенсовское, как раз во вкусе основного контингента рабоче-крестьянской.

      Блядь, ну что же мне в универе не училось-то…

      Женатого Димку Кольцова, жилистого и высокого паренька из Щелково, мучают каждую ночь поллюции.

      Точнее, ночью-то они его не мучают, а даже наоборот. А вот по утрам, когда надо вскочить и откинуть на спинку кровати одеяло и простынь, Димка страдает.

      С треском отдирает себя от простыни и ныряет в брюки, прикрывая белесые разводы на трусах.

      Трусы нам выдаются всегда новые, "нулевые". Они отчаянно линяют и красятся Вся простынь Димки заляпана сине-голубыми пятнами.

      – Я привык, дома, со своей, каждую ночь… – смущается Кольцов. – А тут и не вздрочнешь ведь нигде. Куда ни сунься – везде кто-нибудь торчит…

      Наши койки стоят рядом.

      – Ты, Димон, ночью только, того… не перепутай!.. А то полезешь спросонья! – говорю я ему обычно после отбоя. – Я ведь твой боевой товарищ, а не…

      – Иди на хер!.. – грустно вздыхает Димка.

      Самое вкусное на завтраке – это пайка.

      На алюминиевом блюдечке два куска белого хлеба, кругляшок желтого масла и четыре куска рафинада.

      Пшенка плохо проварена, но мы рубаем ее с удовольствием.

      – Кому добавки?! – страшным голосом вдруг орет один из поваров с раздачи.

      Все смотрят на сержантов.

      Те кашу вообще не берут никогда, едят только пайку.

      Рыцк разрешающе кивает.

      У раздачи столпотворение.

      Высрались, видать, пирожки домашние.

      Каша сплошь в черных зернах, мелких камешках и непонятном мусоре. На зубах противно скрипит. Наиболее подозрительные вкрапления я извлекаю черенком ложки на край миски.

      Вова Чурюкин говорит, что это крысиное дерьмо.

      Очень может быть.

      Рядом со мной сидит Патрушев. Ковыряя ложкой в тарелке, он говорит мне:

      – Видал, сколько всего тут. А вот у меня дома бабушка сядет, очки наденет, на стол пакет высыпет, и тю-тю-тю-тю… – Патрушев шевелит пальцами, – переберет все, чтобы чистая крупа была. Не то, что здесь…

      Патрушев вздыхает.

      Сидящий напротив Мишаня Гончаров неожиданно злится:

      – А ты, бля, пойди к сержантам, скажи им, что тебе не нравится! А еще лучше – на кухню попросись, вместо бабушки своей будешь! Тю-тю-тю! – передразнивает Патрушева Мишаня. – Глядишь, к дембелю