Иерусалим. Сельма Лагерлёф

она. Зажмурился, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Но все же собрался, поднял голову – так и есть. Брита стоит на крыльце. Сорвала головной платок и широко открытыми глазами смотрит по сторонам, поворачивая голову то направо, то налево. Тюрьма, если вы помните, на холме, с крыльца открывается вид на весь город, на пригороды, а если приглядеться, непременно различишь похожие на тучи тени родных гор на горизонте.

      Постояв немного, она словно потеряла силы. Опустилась на ступеньку и закрыла лицо руками. Всхлипы были слышны даже с того места, где он стоял.

      Ингмар Ингмарссон отлепил спину от дерева, подошел поближе и опять остановился.

      – Не плачь, Брита.

      Она вздрогнула и подняла на него глаза.

      – О Боже… ты здесь!

      Ее словно молния ударила. Как много зла ему причинила! И чего стоило ему прийти ее встречать… Бросилась на шею и опять разрыдалась.

      – Господи, как я мечтала, чтобы ты пришел…

      У Ингмара заколотилось сердце и защипало глаза. Неужели она и в самом деле так рада?

      – Что ты такое говоришь, Брита? Ты мечтала, чтобы я…

      – Хотела вымолить прощение.

      Ингмар устроил на лице серьезную гримасу и словно стал выше ростом.

      – Про это потом, – сказал он важно. – Пошли отсюда.

      – Да, – покорно согласилась она. – Место неподходящее.

      Они начали спускаться с холма.

      – Я заходил к купцу Лёвбергу, – сообщил он.

      – Там мой сундук.

      – Видел я твой сундук. В коляске не поместится, телегу пришлем.

      Брита остановилась как вкопанная – ведь он в первый раз намекнул, что собирается везти ее в свой дом.

      – Как это? Нынче письмо от отца пришло. Пишет, ты не против, чтобы я плыла в Америку.

      – Я вот что думаю: должен быть выбор. Не повредит. Откуда мне знать – согласишься ехать на хутор, не согласишься. Может, тебе как раз в Америку охота. Твое дело, но предложить-то можно.

      Брита отметила: ни словом не намекнул, хочет он этого или нет. С другой стороны – может, просто боится, что не удержится и опять на нее полезет. Как в тот раз.

      Ее одолевали сомнения. Мало кто в приходе одобрит, что такая преступница, как она, опять поселилась на хуторе Ингмарссонов.

      Еду в Америку. Единственное, что могу для него сделать, – исчезнуть. Так скажи же ему – нет! Еду в Америку, и все тут. Скажи, не тяни!

      И пока она обдумывала, в какие слова облечь отказ, услышала чей-то голос:

      – Боюсь, у меня сил не хватит жить в Америке. Там, говорят, работать надо день и ночь.

      Неужели она сама произнесла эти жалкие слова?

      – Да, и я слышал, – спокойно подтвердил Ингмар. – День и ночь.

      Брите стало очень стыдно. Она же сама сказала пастору нынче утром: еду в Новый Свет, хочу стать новым человеком. Свет новый – и человек новый, лучше, чем прежняя Брита. Долго шла молча и обдумывала: как бы ей взять свои слова назад? Можно, конечно, попробовать, но ее останавливало вот что: а вдруг она ему все еще нравится? Тогда было бы черной неблагодарностью