Иерусалим. Сельма Лагерлёф

рассмеялся.

      – Почему ты смеешься?

      – Вспомнил, как мы, поджав хвосты, удрали из церкви. И как нас выпроводили с хутора. Пинком под зад, по-другому не скажешь.

      – И что тут смешного?

      – Будем бродить по дорогам, как нищие. Увидел бы нас отец!

      – Сейчас тебе смешно. Но Ингмар… у нас ничего не получится. И во всем моя вина, только моя… – Глаза Бриты вновь налились слезами.

      – Почему это не получится? Еще как получится. И знаешь почему? А вот почему. Потому что вот хоть сейчас спроси – ни до кого, кроме тебя, мне и дела нет.

      Произнес он эту важную фразу довольно буднично – и надолго замолчал. Слушал ее сбивчивый, то и дело прерываемый слезами рассказ – как она по нему тосковала, как ждала – и постепенно успокаивался, как ребенок при звуках колыбельной.

      Все произошло совсем по-иному, чем она себе навоображала. В последние месяцы в заключении Брита готовила нечто вроде исповеди. Вот выйдет на свободу, он ее встретит, и она, не давая ему рта открыть, начнет рассказывать, как мучит ее совершенный ею грех, как постепенно, месяц за месяцем, осознавала, сколько зла она ему причинила. Как пришло понимание, что она недостойна жить среди этих людей. И обязательно скажет: пусть никто не думает, что она в своей нелепой гордыне считает себя равной.

      Но он ей даже возможности не дал произнести сто раз отрепетированный монолог. Прервал на полуслове.

      – Ты хотела сказать что-то другое.

      – Да. Ты прав.

      – О чем ты все время думаешь. Что тебя давит.

      – Ночью и днем давит…

      – Так и скажи. Вдвоем-то легче тащить.

      Ингмар посмотрел ей в глаза – испуганные и дикие, как у попавшей в капкан лисы. Она начала говорить, путано и бессвязно, и постепенно успокаивалась.

      – Ну вот. Теперь полегче стало, – одобрительно кивнул Ингмар Ингмарссон.

      – Да. Легче. Вроде бы и не было ничего.

      – И знаешь почему?

      – Почему?

      – Потому что нас теперь двое. Теперь, может, ты не так рвешься в Америку?

      Брита судорожно сцепила руки в замок.

      – Ничего так не хочу, как остаться.

      – Вот и хорошо.

      Он тяжело встал и потоптался на месте, разгоняя кровь в затекших ногах.

      – Поехали домой.

      – Нет. Не решаюсь.

      – Матери не бойся. Она не такая страшная. Сообразит, думаю: хозяин знает, что делает.

      – Нет! Нет! Она же сказала: уйду из дома! Из-за меня! Разве я могу такое допустить? Нет у меня другого выхода. Придется ехать в Америку.

      – Я тебе скажу кое-что. – Ингмар загадочно ухмыльнулся. – Нечего бояться. Есть кое-кто. Он нам поможет.

      – Это кто же?

      – Отец. Замолвит словечко, обязательно, он… – Ингмар запнулся: по дороге кто-то идет, прямо на них.

      Кайса. Он даже не сразу узнал старушку – если и видел ее без коромысла с хлебными корзинами на плечах, то очень давно.

      – Добрый день, Кайса.

      Кайса подошла поближе и церемонно пожала руки: сначала Ингмару, потом Брите.

      – Вот вы где. Надо же. А на хуторе с ног сбились, вас ищут. – Кайса перевела дыхание и продолжила: –