Камень в огород. Анна Яковлевна Яковлева

оторвалась от платка и уставилась на обличающий указательный палец следователя. Палец был направлен на мой носовой платок – мамин подарок: батист с венским кружевом и вензелем «АГ», вышитым настоящим шелком в уголке.

      – Что? – еще больше испугалась я.

      – Чей это платок?

      – Мой, – в полуобморочном состоянии прошептала я.

      – Девушка, вы за кого меня принимаете? – окончательно вышел из себя следователь. – С чего это вы взяли, что здесь идиоты работают? Сначала называете себя Екатериной Масловой, потом объявляете, что хотите остаться неизвестной, теперь рыдаете в платок и утверждаете, что он ваш. Утверждаете?

      – Нет, не утверждаю, – замотала я головой, – это не мой платок, подружки, он случайно ко мне попал.

      – Как зовут вашу подружку?

      – Анна Голубева, – ответила я. Почему бы нет? Могу я быть себе другом?

      – Адрес?

      – Чей?

      – Анны Голубевой!

      – Зачем? Она-то здесь при чем?

      – Здесь я решаю, кто при чем, а кто нет! Адрес!

      Совсем потеряв голову, я назвала наш домашний адрес – Садовая, 36.

      – Я могу идти?

      – И не мечтай! Сейчас сядешь и все напишешь: откуда браслет, при каких обстоятельствах ты его обнаружила, почему решила посмотреть выпуск чрезвычайных происшествий, почему решила помочь следствию – все, как на духу. Иначе будешь сидеть трое суток в одной компании с наркоманом и двумя проститутками. Кивни, если поняла.

      Я кивнула и опять заревела.

      – И слезами ты меня не проймешь, я тебе не папа и не школьный учитель физкультуры, освобождение от урока не получишь, – следователь явно принял меня за школьницу.

      «Ничего я писать не буду, пусть посадит в «клетку», так даже лучше, наконец-то Наташильда зауважает меня как личность!»– мстительно подумала я.

      Коршунов сунул мне под хлюпающий нос два листа бумаги, ручку, и направился в угол кабинета, где на тумбочке стояли чайник, чашки, сахарница и сушки в пакете.

      – Черт! – возвестил Коршунов, открыв сахарницу. – Все, как всегда.

      За моей спиной хлопнула дверь кабинета, стало тихо…

      Момент, о котором я мечтала последние пятнадцать минут, наступил.

      Не задумываясь о последствиях, я подкралась к двери, высунулась наружу, оглядела коридор – путь был свободен!

      Розовощекий с кем-то спорил по мобильному и на автомате открыл мне турникет.

      Вылетев из здания, я кинулась на остановку и через двадцать минут входила в калитку родного дома, напрочь забыв о бабулиных очках, оставшихся на столе Коршунова.

      …Мои представления о воровской «малине» были почерпнуты исключительно из фильма «Место встречи изменить нельзя». Так вот.

      Берусь утверждать, что весь день я провела, как лабух на воровской «малине».

      Трясясь и прислушиваясь к уличным шумам, стуку калитки и телефонным звонкам, я сидела за пианино.

      Начала я с гамм и арпеджио, потом плавно перешла к Черни, потом последовало «Турецкое рондо» Моцарта, потом первая часть «Патетической» сонаты Бетховена, в завершение,