Прощай, Олимп!. Максим Светлорусов

да утонченные творения, а ведь там ограждения, черным по белому написано: “Не прикасаться!”. Так они и ограждений этих не замечают, и читать не привыкли. Наплюют семечек в благородную вазу – и все, пропал музей! А, может, оно бы и к лучшему вышло? Хоть какая-то жизнь завелась бы, кто-то форточку открыл, глядь – неожиданные мысли сквозняком надуло. Ан, нет, Храмов, не дадут тебе так развернуться. Спите, жители Багдада, все спокойно! Спи, музей, даже не думай просыпаться. А главный мудрец сложит на полу тронного зала из осколков юношеских надежд слово “вечность”. Спите и улыбайтесь во сне, пусть скромные Счастье и Любовь, да беззаботная детская Радость навеки пребывают с вами. Будьте просты, как младенцы, но не помышляйте о змеиной мудрости, ибо она – слишком тяжелая ноша для пугливых сердец ваших, ибо не позволяет насладиться маленьким счастьем. Философия ясна: Богу – Богово, а человеку – человеково. Господин Поппер не зря трудился. Мда… А Вы, Антон Маркович, стало быть, один из смотрителей. Ну-ну. Да и черт с вами! Храмов – так Храмов, не все ли равно, надоела мне ваша возня. Где бы раздобыть пепла для посыпания головы?»

      Профессор уже подходил к главному входу Института, поздоровался с парой знакомых, следовавших встречным путем, как вдруг метрах в ста впереди, там, где от проспекта отделяется переулок с бетонным забором, из-за угла появилась знакомая фигура. Он сразу узнал своего аспиранта и, остановившись, наблюдал, как тот идет навстречу.

      Андрей, молодой и талантливый парень, был учеником Виктора Ивановича. Тот взял студента «на карандаш» на последних курсах института и затем привлек к научной работе в качестве аспиранта. Еще в начале учебы Андрей отличался от прочих, возможно, не менее умных ребят, особой тонкостью и глубиной мысли. Профессор сразу ощутил в нем что-то родственное, заметил в его глазах ту самую искорку жажды познания, что так настойчиво искал в других людях.

      Молодой ученый, идущий ему навстречу, был красив собой, высокого роста, подтянутый и крепкий, опрятно одет и по обыкновению приветлив. Русые волосы коротко острижены, открытое веселое лицо излучало какую-то особую доброту, что сразу обезоруживала и располагала к себе собеседника. Он умел слушать и слышать другого человека, даже без слов. Одному ему известным способом улавливал настроение, настраивался на особую волну и уже через каких-нибудь полчаса беседы понимающе кивал, принимая житейскую «исповедь». Но больше всего привлекали его карие глаза, которые казались и веселыми, и грустными одновременно. Тот, кто был в хорошем расположении духа, непременно находил в них искорки азарта и жизнерадостность; а для человека, ищущего поддержки и сопереживания, открывалась их глубокая тихая грусть и даже сострадание. В общем, отличало их что-то гипнотическое, завораживающее. При взгляде на Андрея профессор ощущал непреодолимое желание улыбнуться, оно поднималось странным и приятным теплом от его сердца, таким теплом, которым отец внутренне благословляет оправдавшего надежды сына. И, что греха таить, у Виктора