Прощай, Олимп!. Максим Светлорусов

вовсе не при чем.

      И тусклый свет, и яркое вчера,

      И тела дрожь, и белые туманы.

      Тяжелый сон, бессмысленный и рваный,

      Петляет бездорожьем до утра.

      Мечты и сны, как тени по стене

      Приходят к нам без страха и без стука.

      Над их истоком бьется вся наука,

      Но он сокрыт на должной глубине.

      А я сужу по стрелкам часовым,

      Считаю дни осенней круговерти.

      Прогнозы жизни и угрозы смерти:

      Все суета! Все призрачно, как дым.

      Сонмы идей, оставленных в столе,

      Как стаи птиц в прощальной дымке тают,

      Над головой неспешно проступают

      Небесным дном в осеннем янтаре.

      Прорех в листве все больше там и тут:

      Спектакль кончен, декорации снимают.

      По улицам, звеня, бегут трамваи

      И нас из детства к старости везут…

      Пусть неудачен замысел Творца,

      За гранью Мира есть благословенье.

      За поколением приходит поколенье,

      И жизнь бежит по кругу, без конца.

      И миг текущий будет возрожден,

      Не сломит волю круг перерождений.

      Я обречен на сотни возвращений

      И, видимо, на вечность обречен.

      Он улыбнулся, посмотрев на дату в конце листа, и мысленно подметил: «Мда… а ведь прошло уже десять лет».

      В дверь постучали. Аккуратно приоткрыв ее, на пороге появился Андрей:

      – Вы просили зайти.

      Профессор кивнул, отложил блокнот и жестом пригласил его занять место на диване. Затем, подойдя к окну, опять взглянул на мокрые крыши, немного помедлил и начал партию с «королевской пешки»:

      – Что лучше: знать или не знать? – выдал он, поворачиваясь к Андрею и пристально всматриваясь в его глаза.

      Аспирант приподнял брови в легком удивлении, посмотрел на журнальный столик, будто пытаясь найти на нем листок с правильным ответом, вновь поднял глаза и, убедившись, что профессор не шутит, отвел взгляд, погружаясь в себя. Наступила тишина. Только дождь нарушал ее своим мягким шелестом.

      – Знать. Определенно знать! – ответил наконец Андрей.

      – Но ведь тогда ты сам для себя увеличиваешь страдание.

      – Мне кажется, Виктор Иванович, что у нас уже когда-то был подобный разговор, – молодой человек начал прощупывать русло дискуссии.

      – Нет, такого разговора у нас еще не было!

      Андрей еще внимательнее присмотрелся к собеседнику: тот явно был настроен серьезно. Он снова обдумал вопрос и ответил:

      – Страдание лишь тогда становится непосильным человеку, когда лишается смысла. А знание как раз возвращает смысл и поэтому является оружием, позволяющим, в конечном счете, одержать победу над страданием.

      «Ну что же, – удовлетворенно размышлял про себя Виктор Иванович, – ход неплох, но ты – на моей территории, и я собираюсь тебя обыграть. А все же, несмотря на разницу в возрасте и опыте, ты – достойный