Государственный палач. Сергей Сибирцев

запах мужского специфического пота, прочие ароматизированные затхлые миазмы в виде перегара от самогонного зелья, от дешевых безмундштучных сигарет – все это благовонное великолепие распространялось окрест плотным жирным эфирным поясом), я стал наливаться злобной, нерасчетливой яростью загнанного в ловушку зверя, зверя-шатуна, которому наплевать на здравомыслие и прочие предохранительные штуки, который желает лишь мстить, рвать и сметать на своем пути сатирически ухмыляющихся обидчиков-загонщиков с ученой степенью.

      Но… Но зачем-то в самую последнюю безрассудную секунду я спеленал, смирил свою слепую ярость, предпочтя миротворческий диалог:

      – Здравствуйте, профессор! Не разобрал вашей фамилии… Вы угадали, я по санитарной необходимости… Поэтому без уведомления. И позвольте, профессор, вопрос: кто эта девушка вам? Отчего она плачет?

      Несколько дрожащим, почти вибрирующим голосом повел я интеллигентскую беседу, прижимая бедовую Гришкину игрушку к бедру, как бы скрывая ее в складках своего роскошного пальто, и стараясь не скашивать напряженных глаз на ритмично покачиваемую мясорубную секиру, в широченное лезвие которого запросто можно любоваться и необъезженной ряхе профессора.

      – Сантехник, говоришь. Который клозеты чистит, говоришь… – значительно пожевал свои красномясые губы профессор, принимая меня за мелкую уголовную сошку, за женского душегубца-маньяка, который по ночам шастает по опустелым подъездам и ловит припозднившихся дам на предмет решения полового вопроса.

      – Увы, профессор, клозеты еще не доверяют. Я больше специалист по барышням с косами, особенно которые безутешно плачут. Зря вы, профессор, загораживаете от меня барышню. Я к барышне вопрос имею, – подыгрывая грозному профессору, с милой непосредственностью продолжал я нахальничать, ища доверчивые родные глаза принцессы-лебеди, которые с немым детским укором мелькнули из-за мощной хозяйской спины и больше не смели показываться.

      Меня же несло черт знает куда. Потому что увидеть посреди ночи такие глаза, очень давно близкие, предназначенные именно для того, чтобы смотреть в них и тихо про себя торжествовать: слава богу, что я родился мужиком, что ведомы мне мужицкие грезы – без разрешения своей законной жены утопиться, хотя бы на вечер, в этих чужих, в этих родных девичьих теплых слезах.

      Щепетильно лирически рассуждала моя голова, запаляя сердце мечтательным платоническим восторгом.

      Профессор не принял моего игривого тона. Я ему принципиально не нравился. И, вновь почмокав своими откровенно плотскими греховными губищами, он со злой внушительностью предположил:

      – Слушай, сантехник по барышням, шел бы ты… А передумаешь… Морозильник у меня пустой – поживешь там. Чтоб не протухнуть раньше времени.

      – В морозильник, профессор, всегда успеется. Что вы, ей-богу! Вот буду в трупном окоченении – воспользуюсь вашим морозильником. Больно вы, профессор, нетерпеливый. Я вот барышню желаю лицезреть.