Когда псы плачут. Маркус Зусак

приятно, быть кавалером и хмелеть от ее души.

      Я искренне в это верю.

      Искренне.

      Однако, нужно было бросить раздумья и поболтать с парикмахером. Таково еще одно правило посещения цирюльни. Если говоришь с мастером и сумеешь ему понравиться, может, он и не напортачит. Ну можно на это надеяться. Не обязательно тебя ждет немедленный успех, но повлиять может, так что пробуешь. В мире брадобреев никаких гарантий не бывает. Тут решает случай, что бы ты сам ни думал по этому поводу. Нужно было завязывать разговор – и поскорее.

      – Как вообще бизнес? – спросил я, пока чувак прорубался сквозь чащу моих звериных волосьев.

      – Эх, знаешь, приятель. – Он на миг бросил стричь и улыбнулся мне в зеркало. – По-разному. Держусь на плаву. Это главное.

      Потом мы еще немного поболтали, и он рассказал мне, сколько лет работает в городе, как сильно изменились люди. Со всем, что он говорил, я соглашался или опасным кивком головы или негромким «Да, наверное, так». Сказать по правде, он был довольно клевый мужик. Дородный. Косматый. С хриплым голосом.

      Я спросил, не над парикмахерской ли он и живет, и он ответил:

      – Да, последние двадцать пять лет.

      Тут мне стало его слегка жаль: я представил, что он никуда не ходит и ничем не занимается. Стрижет. Ужинает в одиночестве. Может, из микроволновки (хотя его ужины вряд ли могли быть хуже тех, что нам готовила миссис Волф, благослови ее Бог).

      – Можно спросить, вы были женаты? – спросил я его.

      – Конечно, можно, – ответил он. – Женат был, но несколько лет назад она умерла. Я хожу на могилу каждые выходные, но не ношу цветов. Не разговариваю. – Он негромко вздохнул – рассказывал без всяких ужимок. Просто. – Хочется верить, что этого ей хватало при жизни, понимаешь?

      Я кивнул.

      – Мертвым это уже ни к чему. Это нужно делать, пока вы оба живы.

      Он уже несколько секунд не стриг, и я мог без опаски кивать и кивать. И я спросил:

      – Ну а что вы делаете, когда приходите на могилу?

      Он улыбнулся.

      – Вспоминаю. Что ж еще.

      «Красиво», – подумал я, но вслух не сказал. Только улыбался через зеркало мужику за спиной: я представил, как он, большой, косматый, стоит над могилой, зная, что делал все, как нужно. И представил еще себя рядом с ним, в ненастный серый день. Его – в белом парикмахерском халате. Себя – как обычно. Джинсы. Фуфайка. Ветровка.

      – Ну как? – спросил он в моем видении.

      – Ну как? – спросил он в парикмахерской.

      Я очнулся и ответил:

      – Отлично, спасибо большое, все классно.

      Хотя знал, что через сорок восемь часов вихры опять будут торчать, как захотят. А все равно был доволен и не только стрижкой. Разговором тоже.

      Стоя посреди собственных волос, я отдал ему двенадцать долларов и сказал:

      – Большое спасибо. Приятно с вами поговорить.

      – Взаимно.

      Большой косматый парикмахер улыбнулся, и мне стало стыдно за журнал. Оставалось