Когда псы плачут. Маркус Зусак

у нас на улице, даже разулыбался.

      В последнее время у нас всех все шло, в общем, путем.

      У Стива, старшего брата.

      У Сары, сестры.

      У миссис Волф – несгибаемой миссис Волф, моей матери, которая зарабатывает на жизнь уборкой в чужих домах и в больнице.

      У Руба.

      У отца.

      И у меня.

      Почему-то в тот вечер по дороге домой на меня нашла безмятежность. Я был рад за нашу семью, ведь, вроде, выходило, что у нас все отлично. У всех.

      Мимо пролетел поезд, и мелькнуло ощущение, будто в нем я могу расслышать весь город.

      Это чувство налетело на меня и тут же ускользнуло.

      Видно, все ускользает.

      Приходит к тебе, побудет мгновение и вновь убегает.

      Тот поезд мне показался как будто бы другом, и когда он скрылся, во мне словно что-то перевернулось. Я был один на улице, и, хотя тревожиться по-прежнему было не о чем, минута безмятежности прошла, и грусть вскрывала меня медленно и сосредоточенно. Городские огни светили сквозь вечер, тянули ко мне руки, но я знал, что им никогда не дотянуться.

      Встряхнувшись, я поднялся на крыльцо. В доме разговаривали про ледяные кубики и исчезновение пива. Я-то планировал свой кубик съесть, пусть даже обычно я банку пива не допиваю. (Утолю жажду и всё, на что Руб однажды сказал: «Так же и я, чувак, но я все равно продолжаю пить».) Идея с кубиками казалась хотя бы более-менее интересной, и мне захотелось поучаствовать и попробовать, что вышло.

      – Я собирался его выпить после футбола, – услышал я на пороге голос отца.

      Он продолжил, и в этом голосе мелькнула гадская нота:

      – И чья это вообще гениальная идея наморозить льда из моего пива, виноват, – моего последнего пива? Кто это придумал?

      Повисло молчание.

      Долгое.

      Полное.

      И наконец.

      – Моя, – раздался ответ, как раз когда я перешагнул порог.

      Единственный вопрос: а кто это сказал?

      Руб?

      Октавия?

      Нет.

      Это был я.

      Не спрашивайте, почему, но мне не хотелось, чтобы Октавии досталось от папаши Клиффорда Волфа (словесно, конечно) на орехи. Скорее всего, он бы со всей любезностью ей простил, но рисковать не стоило.

      Куда лучше, чтобы он думал, будто это я. Он привык, что я устраиваю всякие нелепости.

      – И почему я не удивлен? – отозвался папаша, оборачиваясь ко мне.

      Те самые ледышки были у него в руках.

      Он улыбался.

      Хороший знак, не сомневайтесь.

      Тут он рассмеялся и говорит:

      – Ладно, Кэмерон, ты не против, если я съем твою порцию, а?

      – Конечно, не против.

      В такой ситуации всегда ответишь: «Конечно, не против», – поскольку быстро смекаешь, что вопрос на самом-то деле стоит так: «Я съем твой пивной лед или потом отыграюсь на тебе сто раз?» Понятно, лучше не шутить с огнем.

      Ледышки были розданы, мы тихонько улыбнулись друг другу, сначала с Октавией, потом – с Рубом.

      Руб протянул мне свой лед.

      – Куснешь?

      Но я