Паук приглашает на танец. Варя Медная и Алена Савченкова

стояла принесённая мною тарелочка, так что вопрос был праздным.

      – Да, милорд.

      – Какое ваше любимое?

      – Эклер с ванильным кремом, милорд.

      – А вы могли бы съесть два таких эклера разом?

      – Пожалуй…

      – А пять?

      – Это было бы затруднительно.

      – А десять?

      – Едва ли это возможно.

      – Так вот представьте, мисс Кармель, я тоже очень люблю пирожные – ореховые корзинки, если быть точным. Настолько люблю, что начинаю их есть и уже не могу остановиться: во рту приторно сладко, аж до тошноты, живот скручивает от боли, но я продолжаю через силу запихивать их в себя. Чувство престранное – и сладостно и гадко. Прекрасно знаю, что остаток дня мне будет очень плохо, но завтра я пойду за новой порцией. И кто в этом виноват: пирожное, оттого что оно такое заманчивое и хорошо пропеченное, или я, потому что, ведая о последствиях, продолжаю его есть?

      – Но пирожное не внушает вам привязанность насильно.

      – Разве одно мешает другому? Или вы думаете, я не в состоянии отличить истинную привязанность от внушаемой? Уверен, и вы почувствовали вчера разницу. Хотя противиться, признаю, очень трудно. Порой невозможно. Тем не менее, несложно определить, где истинное чувство, а где сладостное принуждение. А теперь представьте, что оба ощущения взаимоналожились…

      – Тогда я бы возненавидела это пирожное.

      – Так, по-вашему, ненависть противоположна любви?

      – А разве нет?

      – Нет. Равнодушие – вот истинный антипод.

      – То есть, пока я здесь, мне придётся любить ореховую корзинку?

      – Именно.

      – И нет другого выхода?

      – Разве что залепить себе уши воском, потому что заставить корзинку молчать очень проблематично.

      Скорее, нереально. А стоит леди Фабиане заговорить, тем паче, запеть, и пытаться противиться её чарам – всё равно что дуть на океан, в надежде отвести надвигающееся цунами.

      – Но вам повезло родиться женщиной. На вас её влияние сравни легкому ветерку, – усмехнулся граф.

      – А на вас другое?

      – Другое, – уклонился он от подробностей, а расспрашивать было бы неуместно. – Да отложите вы, наконец, эту книгу! Между сиренами и русалками нет ничего общего.

      – Разве?

      – Да. Хотя многие ошибаются, считая их родственными. Когда-то мы тоже так думали… Знаете, однажды в наши края приехал бродячий цирк. Повсюду были афиши, сулившие зрителям невообразимое морское чудо: русалку. Фабиана загорелась увидеть его…

      – И что же?

      – Когда мы вошли в шатёр, взору предстала ванна с формальдегидным раствором, в которой плавал начинающий подгнивать труп обезьяны: к верхней части туловища они леской пришили хвост крупной трески. Личико сморщенное, всё скукоженное и почерневшее – премерзкий уродец. Фабиана тогда очень разозлилась.

      Могу себе представить: совершенную Фабиану Мортленд записали в родственницы к полуразложившемуся примату с рыбьим хвостом.

      – Знаете, что она тогда сделала?

      – Пожаловалась директору цирка?

      – Лучше. –