Ночь огня. Решад Нури Гюнтекин

лежали шестнадцать османских золотых.

      Каймакам покраснел и, с трудом переводя дыхание, произнес:

      – Сынок, это не просто деньги, ты богат как Крез!

      – Если мне потребуется, отец пришлет еще…

      – Вот это отец! Всем бы такого… Только ты лучше пересчитай еще раз да спрячь, чтобы никто не увидел… И не приведи тебе бог сболтнуть кому-нибудь об этих деньгах… Ты ведь неопытный юноша!

      Он волновался так, как будто на нас смотрели сотни глаз, со страхом вглядывался в темноту и повторял: «Собери их».

      Особенно тревожные взгляды каймакам бросал в сторону лавки. Пока я собирал золото, он несколько раз подошел к двери и, приподнимаясь на цыпочках, заглянул в окно.

      Этот круглый как шар человек питал слабость к двум вещам: рыбе и деньгам.

      За те два года, которые я провел в Миласе, он дважды оказывался на волосок от гибели из-за своих страстей. Однажды летом он отравился испорченной рыбой и его на носилках отнесли в больницу. По словам докторов, каймакам спасся лишь чудом. Я сам был тому свидетелем и помню, как он лежал совершенно голый на железной больничной кровати, сложив маленькие пухлые ручки на толстом волосатом животе. Его лицо все покрылось пятнами и кровоподтеками, и за многие дни он не произнес ни единого слова.

      Что касается денег, связанная с ними беда оказалась пострашнее.

      В первые же дни Конституционной революции[12] народ обвинил каймакама во взяточничестве.

      Вместе с евреем-ростовщиком его посадили в телегу для мусора, надели обоим на головы венки из гнилых помидоров и под грохот газовых баллонов торжественно выгнали из города. Зрелище было ужасное.

      Позже многие сочли меру слишком жестокой, а кое-кто даже поговаривал, что каймакама оклеветали. Я так и не узнал правды. Однако вполне допускаю, что он все же брал деньги, так как был не в силах устоять перед блеском золота, которое само шло к нему в руки. Должно быть, при этом он имел вид понурый и растерянный и, как и в ту ночь, тревожно озирался.

      Глава II

      Спотыкаясь и наступая в лужи, мы шли по извилистым узким улочкам, которые то поднимались в гору, то уходили вниз.

      Хотя, кроме полуразрушенных и темных домов, ничего разглядеть не удавалось, каймакам то и дело останавливался и давал разъяснения:

      – Это квартал Хаджи Ильяса… Не смотрите на внешний вид домов: каждый из владельцев по натуре своей напоминает грязный мешок, и все как один – местные богачи… и так далее…

      – Еврейский квартал… Народ здесь очень скупой, но встречаются и одаренные люди… Среди них есть настоящие толстосумы. Посмотришь, во что они одеваются, как рыбий хвост между собой делят, так хочется монетку подать, но на самом деле… и т. д.

      – Сейчас мы идем в Хисарбаши. Пусть тебя не обманывает внешний вид домов… Здесь одни земледельцы. Даже самый захудалый может поставить привратниками на двери дюжину каймакамов вроде меня… и т. д.

      Каймакам не только рассказывал о местах, которые мы проходили, но иногда, взмахивая четками, указывал куда-то в темноту:

      – В той стороне – старый квартал.

12

Революция 1908 г. в Османской империи.