Ночь огня. Решад Нури Гюнтекин

принес стаканы, и врач Селим, который, казалось, только что осуждал каймакама, не стал отказываться.

      – Да ты куришь!

      – Курю, господин.

      – Жаль, не стоило привыкать…

      По правде говоря, я не привык к сигаретам. С момента отъезда из Стамбула я выкурил всего три-четыре пачки, и сейчас от дыма у меня першило в горле. Но с этим приходилось мириться. Ведь как без сигареты показать, что я – политический преступник, гроза большого государства, а не юнец, у которого еще молоко на губах не обсохло?

      Мы сидели, глядя на развалюху с покосившейся печной трубой, разрушенными стенами и на дорогу перед ней.

      Хотя улица в этот час была совершенно пуста, каймакам, наливая себе стакан ракы[10], пригибался к полу. Селим-бей каждый раз сердился:

      – На воре и шапка горит, – говорил он.

      Каймакам глубоко вздыхал:

      – Здесь не только стены имеют уши, здесь у ночи есть глаза, – оправдывался он. – Со всех сторон плетут интриги да сеют смуту. Если увидят, что я выпил стаканчик, завтра будут болтать: «Каймакама несли домой на руках, как мешок»… Будь я тут один, я бы и глазом не моргнул, но сейчас все иначе: «В развалинах дома родное семейство мое»[11].

      Впрочем, после третьего стакана каймакам уже не задумывался о своем семействе, а как раз наоборот, изводил его колкими, язвительными фразами.

      Когда же у него вырвалось слово, которое негоже говорить при детях, каймакам сказал:

      – Кемаль-бей, сынок, ты уже взрослый мужчина, если не по возрасту, то по статусу… Так что я не стану понапрасну лицемерить…

      Выпив последний стакан, каймакам пришел в необычайное возбуждение. Хотя было прохладно и сыро, он расстегнул ворот и, подняв голову к звездам, начал читать какие-то непонятные стихи со странным ритмом. Затем со слезами на глазах он повернулся ко мне и, ударяя себя кулаком в грудь, произнес:

      – Ах, сынок, каков же этот твой тезка… Он был подобен неземному существу, которое, гуляя по Млечному Пути, случайно соскользнуло в наш мир. И не спрашивай, кто он такой… я все равно не скажу… К тому же, как каймакам, я не имею права произносить его имени, сынок, Кемаль Мурат-бей… Я буду часто читать тебе его стихи. Но имени не скажу ни при каких условиях…

      Я улыбнулся:

      – Наверное, вы говорите о Намыке Кемале?

      Собственно, я знал это.

      Каймакам испугался и прямо-таки накинулся на меня с упреками:

      – Что за слова? Как у тебя язык поворачивается?.. Чтобы я больше такого не слышал…

      Страх каймакама был неподдельным. У него вдруг испортилось настроение, и стихов он больше не читал.

      Мне же не казалось, что мысль, подобно злому духу, становится опасной лишь тогда, когда обретает словесную оболочку. Я был не в том возрасте.

      Стояла такая тишина, что в паузах между фразами мы слышали, как потрескивает лампа в подвесном фонаре, как капает вода с тряпок, развешанных на веревке для просушки.

      Доктор верно отметил: дворик походил на свалку. В одном углу виднелось нагромождение газовых баллонов и пустых бутылок. Вокруг валялась разбросанная овощная кожура, которая выпала из помойного

10

Крепкий алкогольный напиток.

11

Цитата из стихотворения турецкого поэта XIX в. Ашика Дертли.