Страх. Анатолий Рыбаков

Саша.

      – За мной приедут из Кежмы. А в Кежме, видимо, последний этап на Красноярск. Вы в него не попали – это вселяет надежду. Впрочем, этапов еще будет много, Саша, так что будьте готовы ко всему… Это вам, – Всеволод Сергеевич указал на пачку книг, – вы не большой любитель философии, но тут есть интересные книжонки, а мне их тащить с собой… Да и все равно отберут… Вас отправят – оставьте кому-нибудь, в крайнем случае бросьте.

      – Спасибо, – сказал Саша, – чего вам не хватает для дороги?

      – Вроде все есть.

      – Ничего у вас нет, – сказал Саша, – белья теплого нет?

      – Я к теплому не привык, хожу в обычном. Да и зима кончается.

      – У меня фланелевое есть – две пары. Носки шерстяные, лишний свитер, возьмите.

      – Саша, ничего не надо… Уголовные все отберут.

      – До Красноярска не отберут… Перчатки я ваши видел, в них по Невскому разгуливать.

      – Нет, перчатки мои еще хороши…

      – Я вам дам верхонки, хорошие лосиные рукавицы, натяните на свои перстянки – тепло будет. Обувь?

      – Обувь у меня прекрасная, видите, валенки подшитые. Хватит, Саша… Все есть. Денег нет. Но теперь государство берет меня на свое иждивение.

      – Откуда вы знаете, что за вами приедут?

      – Знаю, – коротко ответил Всеволод Сергеевич.

      Вещей у Всеволода Сергеевича оказалось немного – один туго набитый заплечный мешок.

      – Вот и собрал.

      Всеволод Сергеевич присел на лавку.

      – Что я вам хочу сказать, Саша, на прощание. Мне грустно расставаться с вами, я полюбил вас. Хотя, как теперь говорят, мы с вами по разные стороны баррикады, но я вас уважаю. Уважаю не за то, что вы не отступились от своей веры – таких, как вы, еще много. Но ваша вера не похожа на веру других – в ней нет классовой, партийной ограниченности. Вы, сами не сознавая, выводите свою веру оттуда, откуда выходят все истинные идеалы человеческие. И это я в вас ценю. Но я старше, опытнее вас. Не превращайтесь в идеалиста. Иначе жизнь уничтожит вас или, это еще страшнее, сломает вас, а тогда… Простите меня за прямоту: идеалисты иногда превращаются в святых, но чаще – в тиранов и охранителей тиранства… Сколько зла на земле прикрывается высокими идеалами, сколько низменных поступков ими оправдывается. Вы не обижаетесь на меня?

      Саша усмехнулся.

      – Что вы, Всеволод Сергеевич! Разве можно обижаться? Скажу только одно: я не идеалист в вашем понимании. Я идеалист в моем понимании: нет ничего на свете дороже и святее человеческой жизни и человеческого достоинства. И тот, кто покушается на человеческую жизнь, тот преступник, кто унижает человека в человеке, тот тоже преступник.

      – Но преступников надо судить, – заметил Всеволод Сергеевич.

      – Да, надо судить.

      – Вот уже слабинка в ваших рассуждениях. А судьи кто?

      – Не будем входить в дебри вопроса. Я повторяю: самое ценное на земле – человеческая жизнь и человеческое достоинство. Если этот принцип будет признан главным, основополагающим идеалом, то со временем люди выработают ответ и на частные вопросы.

      Всеволод