Страх. Анатолий Рыбаков

за его словами. Большего он не мог себе позволить. В Москве он не выказывал ей особого интереса, сейчас такой интерес может показаться лишь тоской по воле, по знакомым, просто по женщине. Саша не хотел быть ложно понятым.

      Может быть, написав: «Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь?» – она и повела себя более смело, более решительно, а может быть, он это придумал, просто хотела поддержать его: добрая девочка с добрым сердцем. «Живу, работаю, скучаю… Ждем тебя». Конечно, что-то за этим все-таки есть… Что бы там ни было, но и этих скупых ее приписок он дожидался с волнением. Варина твердая уверенность в будущем обнадеживала и его.

      Мамины письма были спокойны, он просил ее поискать в ящиках письменного стола его институтскую зачетную книжку и шоферские права (при обыске их не забрали) и, если найдет, пусть сохранит до его приезда, они ему понадобятся. Написал единственно для того, чтобы успокоить ее, уверить в своем скором возвращении, укрепить в ней надежду на свое освобождение. Сам он на освобождение не надеялся. Попросил также прислать некоторые свои книги о Великой французской революции. Он много занимался ее историей в школе, собирал книги, хотел перечитать. И еще написал, что работает на строительстве молочной фермы, работа приятная, платят хорошо, хватает на еду и жилье, так что денег ему высылать не надо.

      Он долго писал письмо. Даже старуха с печи ему сказала:

      – Зачем глаза маешь? Стели постелю, ложись.

      – Завтра обратная почта пойдет, – ответил Саша, – надо дописать.

      Он поздно лег и проснулся, когда Савва Лукич уже завтракал.

      – Я мигом, Лукич!

      Саша быстро оделся, умылся, принялся за яишню – она уже стояла на столе.

      Старик вышел во двор.

      – Иди, – сказал ему вслед Саша, – я тебя бегом догоню.

      Савва Лукич тут же вернулся.

      – Кошевка с милицией…

      – К нам?

      – Кто знат?

      Ничего не собрано, ничего не готово. Саша метнулся было к письмам – не хотел, чтобы их трогали чужие руки, но он ничего не успеет собрать. Ладно, подождут, никуда не денутся.

      Вот и все. Кончается жизнь на Ангаре. Где, в каком лагере она будет продолжаться? Наверно, никогда он больше не увидит маму, не увидит отца, не увидит Варю. Он вынул папиросу из пачки, закурил. Посмотрел в окно, оно заиндевело, ничего не видно. Прислушался. И скрипа полозьев не слышно.

      Хлопнула калитка. Открылась дверь – вернулся Савва Лукич.

      – Пронесло, Саня, – он перекрестился, – слава те Господи.

      – Куда поехали?

      – За тот угол завернули.

      «Тот» означало второй угол, первый угол назывался «этот». За кем же? За Масловым, наверно.

      – Лукич, я туда забегу, а потом на работу.

      – Иди, иди, – сказал старик, – не торопись, управимся.

      Кошевка ждала у дома, где жил Маслов. Тут же стояли Всеволод Сергеевич и Петр Кузьмич.

      И только Саша подошел, в дверях показался Михаил Михайлович Маслов с чемоданом в руке и рюкзаком за плечами. Когда успел собраться? Неужели жил с приготовленным чемоданом?

      Впереди