Сердце, которое помнит. Ян-Филипп Зендкер

раз подходил к постели. Когда он решил, что я сплю, послышался скрип поднимаемой крышки комода. Дядя достал машинку и бумагу.

      Еще через несколько дней мое любопытство одержало верх. Я проснулся рано, зажег огонь в очаге, поставил воду. Потом стал вытирать пыль с алтаря. Выбросил из ваз увядшие цветы и срезал свежие. Вместо одной миски риса я насыпал две и добавил в качестве приношения Будде здоровенный банан и два его любимых леденца. Сегодня мне очень понадобится его прощение.

      Заглянув в спальню и убедившись, что дядя спит, я подошел к комоду и поднял крышку.

      Там стояла черная пишущая машинка, лежала пачка белой бумаги и небольшая стопка отпечатанных листов. Я остановился и начал размышлять. Если бы дядя хотел посвятить меня в свои ночные занятия, то сам бы мне о них рассказал. А если бы хотел показать, что́ печатает, дал бы прочесть.

      В конце концов любопытство одержало верх.

      Я взял отпечатанные листы, тщательно закрыл крышку и уселся на пол.

      Мое сердце отчаянно колотилось, словно я только что примчался с базара и бежал вверх по склону. Отчаянно и безрассудно. Мне невероятно хотелось прочитать дядины страницы, и в то же время меня мучила совесть. Не хотелось делать это втихомолку от У Ба, совать нос в его большой секрет.

      В гостиной было сумрачно. Я зажег свечку. Медленно-медленно я поднял первый пустой лист. На втором была всего одна строчка:

      Моему любимому Бо Бо Храброму!

      Если это посвящается мне, значит нет ничего плохого в том, если я это прочту.

      Часть I

      От них требовалась смелость, превосходящая силу их сердец.

      К тому времени, когда они поняли свои ошибки, было уже слишком поздно.

      По этим двум фразам я понял: речь шла о моих родителях. Это была их история.

      А значит, и моя.

      Наша.

      И все равно я боялся читать дальше. Может, потому и боялся.

      Хотел ли я знать, что́ случилось, когда от двух сердец потребовалась смелость, превосходящая их силу? Хотел ли я знать, к чему это привело?

      Я опустил страницы и долго смотрел на свечу, будто мог найти ответ в ее колеблющемся пламени.

      Мне было невероятно одиноко. У Ба спал в соседней комнате, но находился бесконечно далеко.

      Я даже не хотел думать о своих родителях.

      У нее не было никакого плана. Только мечта.

      У него не было ни того ни другого. Вдобавок он боялся.

      А страх, как известно, естественный враг любви. Человек, одолеваемый страхами, не может любить.

      Только цепляться.

      Оба были узниками своих миров, оба верили, что смогут освободить друг друга, если будут достаточно любить.

      Любовь может сотворить множество чудес, однако она не в силах исполнить эту надежду; надежду столь же давнюю, как сама любовь.

      Истории их жизни не могли бы быть более непохожими.

      Джулия имела лишь смутные представления обо всем этом, когда молча покинула борт готового к вылету самолета