Везучая. Лилия Макеева

от страха зубы «йес».

      Петер, даже издали мало похожий на Петруху, маячил за стеклянной дверью. Я сразу увидела его зубы. Что и говорить? – с такими зубами можно быть только австрияком.

      Подруга предъявила свой зарубежный документ. Я топталась сзади, активно перебирая ногами, чтобы страшненькие сапоги мельтешили – так их труднее разглядеть. Петер приоткрыл дверь и, глядя на меня, что-то запредельно дружелюбно проартикулировал. Я закивала, будто действительно понимаю, и обрадовано воскликнула: «Йес, Петер!» У меня почему-то получился французский прононс. Если милиционер хоть немного знает французский, мне конец. Но редкий советский милиционер «долетал до середины Днепра» – то бишь, до знания иностранного языка. Ему это было так же сложно проделать, как и гоголевской птице.

      Служитель порядка немного попридирался к Ларисе, но она уже два года была насквозь буржуазна, и ему пришлось с этим смириться. А по мою душу Петер заготовил пропуск для одного сопровождающего его австрийскую личность.

      Ура! Мы оказались внутри. Как раз в это время прокричал петух в часах открывшегося перед нами, огромного холла с потолком до последнего, двадцатого этажа. Мама моя! Я казалась себе затравленным, провинциальным лилипутом. Стараясь не таращить глаза, семенила за подругой. Перед нами маячило следующее препятствие – гардеробщики с лицами кагэбешников, облаченные в какие-то ливреи или мундиры. Лариса успела кинуть мне на ходу:

      – Пока по-русски ни гу-гу! Могут тормознуть.

      Моя спина под заграничным пальто покрылась русской испариной. Однако гардероб был пуст. Только мы с Ларисой да уставившиеся на нас монолитные гардеробщики.

      На Ларисе красовались изящные полусапожки, поэтому она перекинула через стойку только курточку. Надламываясь на длинных ногах, подруга отошла к зеркалу поправлять волосы. Забыв, по-моему, про меня.

      – Куда?! – закричала я беззвучно, в ужасе столбенея. Надежда на то, что Лариса отвлечет от моих сапог эти две услужливые «статуи», иссякла, едва зародившись.

      Лихорадочно вспоминая какие-нибудь простенькие английские слова, я достала туфли и стала, мыча, показывать на них – где можно переобуться? Если бы я сначала сняла пальто, то весь камуфляж потерпел бы грубое фиаско при одном беглом взгляде на сапоги: они выглядели предательски отечественными. А уж гардеробщики заграницы тут понавидались, разбираются, небось.

      – Плиз, – совала я им туфли чуть ли не в лицо, чтобы только не смотрели вниз.

      Они переглянулись.

      – А, она хочет, эт-самое, обувку переобуть, – осенило одного. – Иди сюда.

      Он «тыкал» иностранке! Но это еще полбеды. Показав угодливыми жестами – мол, можно зайти за стойку гардероба и переобуться там, он предположил, видимо, что я – не местная неумеха, и зашел за стойку следом за мной! Поди, проходил особый инструктаж по подмоге иностранным гражданам.

      Мне не хватало английского лексикона, чтобы дать ему понять – «оставьте меня одну». Пришлось намекнуть:

      – Сенкью,