Ольф. Книга четвертая. Петр Ингвин

не отрывала от меня, напряженного и нелепого, своего взгляда – серьезного, благодарно-спокойного, с искоркой лукавства. Лицо игриво пряталась за хрустальным телом бокала. На взгляд постороннего, не знающего, что происходит, ничего необыкновенного не происходило, но мое лицо, как понимаю, выдавало многое. Все, о чем я думал, что ощущал и чем жил. Восторг и мука, и ликующее предвкушение, и стыд, и отстраненное, но явное согласие с колюще-режущим ощущением невозможности что-то изменить, и жадное нетерпение, и жгучее желание сумасшедшего чуда, и наслаждение этим сбывающимся желанием, и подгоняющее кровь телесное счастье, настигшее в самый, казалось бы, непредназначенный для этого момент…

      Судорожный вздох передернул мое одновременно взлетающее и опадающее тело.

      Словно старая полароидная фотография, я проявлялся с трудом и с огромным нежеланием. Реющий в дымке мираж становился явью, наполнялся мощью и материей, обретал конструктивную жесткость и надежность овеществленной картины мира. Я в ресторане. С Машей. На столе – остывшие блюда. Сколько продолжалось застолье – видимое и невидимое, верхнее и нижнее, материальное и нематериальное – сказать я бы не смог.

      – Привет. – Маша улыбалась.

      «Но я никуда не уходил…»

      Она права, я уходил.

      – Привет.

      – Помыть руки, поправить одежду и сделать все прочее можно вон там. – Как и вечность назад, Маша с улыбкой произнесла ту же фразу и вновь указала мне на дверь в конце коридора.

      Тяжело переступая на ставших ватными ногах и медленно приходя в себя, я вышел «помыть руки».

      Случилось невозможное. Теперь с этим жить. С этими ощущениями. И с наблюдавшими за апофеозом моей агонии глазами Маши. Перед Любой мне не стыдно, она ничего не узнает. Никогда. Мне стыдно перед Машей.

      Вернулся я минут через пять и, первым делом, провел ногой под столом. Там никого не было.

      – Зачем?

      Это был единственный вопрос из оставшихся. Сначала их было много, но все рассыпались, растаяли, испарились. Все стало вторичным, кроме главного: зачем?

      Маша пожала плечами:

      – Люблю удивлять. Особенно – приятно.

      – Это не полный ответ. Благодарность за помощь – предлог, на самом деле есть что-то еще.

      – А что мне было делать? – Озорство исчезло из глаз Маши. – Ты так смотришь на меня в последнее время, что, я боюсь, в любую минуту забудешь, что мы родственники. С Любой тебе плохо, без нее тебе плохо, а чтобы стало хорошо, ты ничего не предпринимаешь. Я помогла. Потому что ты мне небезразличен. Люди должны помогать друг другу, особенно когда другому плохо. И я знаю, что когда помощь понадобится мне, ты мне поможешь. Ведь поможешь?

      – Да.

      «Если просьба будет разумной». Маша это понимала, и пояснять вслух не требовалось.

      – Спасибо. Кушай, а то совсем остыло.

      Пока я жевал, глядя в тарелку, Маша дочитывала рассказ:

      «Сын своей матери»

      «Двор замер в предвкушении.