Дети Арбата. Анатолий Рыбаков

и по-другому. И Саше надо по-другому…

      Они при нем говорят насмешливо о Глинской, не скрывают своей враждебности к ней – разве такая откровенность не подразумевает доверия?

      Все это означало: «И тебе, Панкратов, надо по-другому. Теперь ты битый, второй раз не выкрутишься. Сольц далеко, а мы близко, и держись за нас. Парень ты молодой, неопытный, незакаленный, вот и промахнулся, мы понимаем, с каждым может случиться. Теперь ты знаешь, кто такой Криворучко, бей его вместе с нами. Взаимное доверие возникает только там, где есть общие враги. „Скажи мне, кто твои друзья“ – это устарело! „Скажи, кто твои враги, я скажу, кто ты“ – вот так сейчас ставится вопрос!»

      – Жаловался тебе Криворучко? – спросил Лозгачев.

      Не стоит связываться с ними. И все же не он, а они битые, не его, а их мордой об стол. Пусть не забывают.

      – Мне-то что жаловаться, я не партколлегия.

      Лозгачев поощрительно засмеялся:

      – Все же товарищи по несчастью.

      – «Товарищи»? – насмешливо переспросил Саша. – Так ведь его еще не восстановили.

      В мрачном взгляде Баулина Саша почувствовал предостережение. Но этот взгляд только подхлестнул его. От чего предостерегает? Снова исключат? Руки коротки! Обожглись, а хотят выглядеть победителями. Это, мол, не Сольц тебя простил, это партия тебя простила. А мы и есть партия, значит, мы тебя простили… Нет, дорогие, вы еще не партия!

      Лозгачев с насмешливым любопытством смотрел на него.

      – Думаешь, Криворучко восстановят?

      – Меня восстановили.

      – Ты другое, ты совершил ошибку, а Криворучко матерый…

      – Его когда-то исключили за политические ошибки и то восстановили, а уж за общежития…

      – Что-то новое, – опускаясь в кресло и пристально глядя на Сашу, произнес Баулин, – раньше ты так не говорил.

      – Раньше меня не спрашивали, а теперь спрашиваете.

      – Раньше ты открещивался от Криворучко, – продолжал Баулин. – «Не знаю, не знаком, двух слов не говорил».

      – И сейчас повторяю: не знаю, не знаком, двух слов не говорил.

      – Так ли? – зловеще переспросил Баулин.

      – Ты не прав, Панкратов, – наставительно проговорил Лозгачев, – партия должна очищать свои ряды…

      Саша перебил его:

      – От карьеристов прежде всего.

      – Кого ты имеешь в виду? – нахмурился Лозгачев.

      – Карьеристов вообще, никого конкретно.

      – Нет, извини, – Лозгачев покачал головой, – партия очищает свои ряды от идейно-неустойчивых, политически враждебных элементов, а ты говоришь: надо в первую очередь от карьеристов. Надо, бесспорно. Но почему такое противопоставление?

      Сашу раздражал ровный фальшивый голос Лозгачева, его холодное лицо, тупая ограниченность его вызубренных формулировок.

      – Может быть, не будем приклеивать ярлыки, товарищ Лозгачев! Вы в этом уже поупражнялись. Я говорю: один карьерист наносит партии больше вреда, чем все ошибки старого большевика Криворучко. Криворучко их совершал, болея за дело партии, а карьеристу дороги только собственная шкура и собственное кресло.

      Наступило