Король русалочьего моря. T. K. Лоурелл

У Белиты не было и этого времени – её Огонь пробудился, когда ей было восемь. Она не была готова. А Огонь… он коварен. – Голос иберийца стал тише, печальнее. – Он причиняет боль прежде всего тому, кто несёт его в себе. И эта боль ещё больше разжигает те эмоции, которые питают Пламя. Получается замкнутый круг, выйти из которого невозможно. Особенно, если в этот круг загнан ребёнок, плохо контролирующий свои чувства.

      Ксандер молчал. Ибериец явно рассчитывал на сочувствие, но кто сочувствует проклятым, тем более, если прокляты они справедливо? А в том, что потомки Альба, палача Нидерландов, прокляты по заслугам, во Фландрии не сомневался никто.

      Интересно только, кто сказал «Горите в аду!» так, что слова его были услышаны и стали для Альба явью. Кто-то из умиравшего от голода Лейдена? Из захлебнувшихся в крови Мехельна и Хаарлема? Или неправедно осужденный на Кровавом судилище? Теперь не узнать. Но одно точно – проклятье было заслужено, трижды, сотню, тысячу раз.

      – Вы прокляты, – вдруг сказал он вслух. – И вы знаете, за что.

      Фелипе усмехнулся, и на этот раз в его усмешке не было ни унции веселья. Он наклонился к Ксандеру ближе, не отводя взгляда.

      – За гордость. За жёсткость. За принципиальность. За то, что мы ставим себя выше других. За то, что не позволили тем, кто бросил нам вызов, распоряжаться на земле, принадлежащей нам по праву. За то, что мы смеем решать за других. А ещё за то, что мы сильны. – Голубые глаза вспыхнули, но жара, как от Исабель, от Фелипе не шло. – На самом деле не «за что», а «почему». Потому что не смогли с нами справиться, но, проиграв, огрызнулись.

      За столом снова стало тихо. Фелипе снова глотнул вина. Сделал глубокий вдох, и золото в его глазах отступило, уснуло, затаилось.

      – Они не учли только одного: мы стали гордиться этим их «подарком». Несмотря на него, наш род не вымер, и каждый живущий Альба есть доказательство тому, что какому-то огню нас не победить. Хотя нельзя сказать, что он не пытается. – Он отсалютовал бокалом своим родичам: – Огонь в нас.

      – Ибо мы – крещённые пеплом, – откликнулись Альба: Алонсо печально, Франсиско с прохладной улыбкой, дон Фернандо с мрачной решимостью, Фелипе с дерзким вызовом. Но в каждом голосе звучала гордость…

      … – Они разные, – сказал Ксандер во внезапную темноту, где был лишь один звук – дыхание брата. – Всякие.

      – Но все они – проклятые, – отозвался Мориц, будто на пароль. – И все они – враги.

      Кому-нибудь другому Ксандер сказал бы только «да», но это был Мориц, ему можно было говорить не просто правду – всю правду.

      – Не все из них могут быть только врагами, – сказал он, чуть помолчав. – Кузина Ани говорила…

      – Ани! – фыркнул Мориц. – Для Ани вообще все небезнадежные. Ей дай волю – она бы и Железного герцога попробовала понять.

      Ксандер прикусил язык, но Мориц увидел это, не дал опустить голову – и так привычно это было, пальцы брата, сжавшие подбородок, что фламандец не выдержал:

      – Она бы сказала, что каждый из них – человек.

      Мориц