Фабрика мертвецов. Кирилл Кащеев

женский силуэт в дверях «ретирады» нарисовался четко, девица шагнула вперед – и разом нахлынула волна отвратного запаха.

      Митя брезгливо шевельнул ноздрями:

      «С чего я решил, что девица – приличная? В розовом-то платье, на вокзале… В очень недешевом платье… Утреннем платье… Ночью.»

      – Сударыня, вы меня зовете? – Гриша шагнул ступенькой ниже, близоруко вглядываясь в словно выплывающий из двери силуэт.

      – Мне так неловко… На вас вся надежда! – снова прошелестел голосок.

      – Сударь… – бросил Митя и замолк, продолжая вглядываться.

      – Что? – Гриша на миг оторвал взгляд от манящей его руки в белой кружевной перчатке.

      – На вашем месте я бы не ходил.

      – Почему? – голова Гриша, словно притянутая веревкой, снова повернулась туда, к девушке.

      – Хотя бы потому… куда она вас зовет. – сильно нажимая голосом, напомнил Митя.

      – Ну сударь же! – нетерпеливо позвал капризный голосок.

      – Разные бывают обстоятельства. Ну да вы ж ими не интересуетесь. – Гриша спрыгнул с лесенки и зашагал к девице, решительно погромыхивая чайником.

      Ноздри Мити снова дернулись… он узнал запах. Ничего общего с «ретирадой» тот не имел, Митя слышал его, еще когда был мал, до перевода отца в Петербург и возвращения в их жизнь матушкиного семейства.

      Митя потянулся к прихваченной из вагона тяжелой отцовской трости.

      Перегнулся через перила вагонных «сеней».

      И с глухим стуком опустил набалдашник Грише на голову.

      Реалист замер… покачнулся… ноги его подломились, и он рухнул как подрубленное дерево. Чайник, дребезжа, откатился в сторону.

      Тихо было на перроне, тихо – ветерок шелестел в листве, да паровоз пыхтел. Гриша лежал, прижавшись щекой к земле и вокруг головы его расплывалось кровавое пятно.

      – Митька! Ты что творишь! – раздался крик отца.

      Дверца вагона с грохотом отлетела в сторону. Рыча от ярости, будто у него и впрямь была примесь Древней Крови, только не Сварожьей, а Велесовой, путеец ринулся к Мите.

      Ухватившись за балясину, Митя сиганул на перрон – прямо бесчувственному реалисту на спину. Вопль – пронзительный, совершенно нечеловеческий, ввинчивающийся в уши и словно вытаскивающий внутренности через них – пронесся над станцией. Шум буфетной испуганно стих. Путеец в вагонных «сенях» скорчился, безуспешно пытаясь зажать уши. В вагоне загрохотало – спящие пассажиры падали с диванов и лавок. Отчаянно, как подколотый поросенок, заверещал ребенок.

      Она метнулась из мрака «ретирады» – сплошной ком розового шелка, летящих темных волос и болтающегося на лентах капора. В два прыжка, отталкиваясь всеми конечностями, как обезьяна, девица в розовом кинулась к окровавленному реалисту. Митя успел увидеть ее лицо – хорошенькое, юное, с ровными дугами бровей, пикантной родинкой над верхней губой. И желтыми клыками, похожими на толстых червей, лезущих из розового бутона.

      Митя ударил тростью прямо в пасть. Посеребренный шар набалдашника