Фабрика мертвецов. Кирилл Кащеев

окна смутно виднелись две маленькие фигурки, тесно, виском к виску, прижавшиеся друг к дружке. Видно, с испугу. Дети, чтоб их Жива любила! Самое навье лакомство!

      «Жил мальчик – страшный ротозей… – невесть почему зазвучали в голове глупые детские стишки. – На крыши, облака, людей, заглядывался вечно он…»

      – Дети! Закройте окно! – услышал он чей-то надсадный крик… Неужели свой собственный?

      – А-а! А-а! – баба замерла в оцепенении, даже не пытаясь захлопнуть створку, и только выла пожарной сиреной, глядя на мчащуюся к ней по кирпичной кладке клыкастую-когтистую смерть.

      Тварь подпрыгнула, оттолкнувшись от стены, повисла на подоконнике – пышный подол розового платья качался туда-сюда, как колокол. Когтистая лапа метнулась к завывающей бабе…

      Митя схватился за манжет рубашки…

      Над его плечом свистнуло… и тяжелый нож вспорол воздух. Посеребренное лезвие прошило шелк розового платья насквозь, будто под ним и не было спины. Шелк с треском распался, и повис похожими на крылья розовыми лохмотьями. Кончик ножа высунулся из груди твари, как проклюнувшийся из скорлупы птенец. Болтающаяся на подоконнике мертвячка с хрустом и щелканьем скрутила шею – так что лицо поменялось местами с затылком— и распахнула пасть для нового вопля…

      Второй нож вошел ей точно меж выломанных зубов, превращая убийственный крик в сдавленный сип и бульканье. Стоящий на перроне отец – не иначе как прямо из окна выпрыгнул! – вскинул третий, последний нож. И хладнокровно, как на тренировках в сыскном, швырнул его мертвячке в живот.

      Нож с мягким чвяканьем вошел в плоть. Тварь отбросило назад, ее когти проскребли деревянный подоконник, оставляя в нем глубокие борозды, и она рухнула вниз, с глухим шмяканьем ударившись о землю под окном. Замерла. Розовое платье начало стремительно выцветать, словно пропадая во мгле.

      Глава 7. Сон до Хацапетовки

      Плавным, «кошачьим» шагом отец скользнул мимо Мити. Выдернул трость у сына из рук и настороженно потыкал в скорчившуюся под стеной неопрятную кучу. Хрустнуло… и тело с глухим стуком перекатилось набок, откидывая обтянутую лохмотьями высохшей кожи руку. Из-под стремительно чернеющего капора скалился старый желтый череп.

      Выскочивший на крыльцо буфетной купчик икнул, округлившимися глазами глядя на скелет, и в тишине вдруг громко и фальшиво пропел:

      Рыжий-рыжий, конопатый, убил дидуся лопатой.

      Я тому его рубав, шо дидусь мой – лютый нав!

      И сунул в рот стиснутый в кулаке огурец.

      – Убрать посторонних с перрона! – сквозь зубы процедил отец.

      – Расходитесь, господа, нечего тут смотреть. – размазывая по щеке сочащуюся из уха кровь, заторопился жандарм.

      – Да-с, навья. – отец подобрал вывалившиеся из решетки голых ребер ножи. – Она же стервь, умертвие третьего порядка, сохраняющее слабые проблески прижизненного разума и способное к воспроизведению прежнего