Макар Чудра и многое другое…. Максим Горький

моли бога о на-ас…»

      Я подумал с печальной уверенностью:

      «Обидится на меня она за то, что я, грязный, несу её, и отсохнут у меня руки…»

      Икону поставили в передний угол на два стула, прикрытые чистой простынёй, по бокам киота встали, поддерживая его, два монаха, молодые и красивые, подобно ангелам – ясноглазые, радостные, с пышными волосами.

      Служили молебен.

      – «О, всепетая мати», – высоким голосом выводил большой поп и всё щупал багровыми пальцами припухшую мочку уха, спрятанного в пышных волосах.

      – «Пресвятая богородице, помилуй на-ас», – устало пели монахи. Я любил богородицу; по рассказам бабушки, это она сеет на земле для утешения бедных людей все цветы, все радости – всё благое и прекрасное. И, когда нужно было приложиться к ручке её, не заметив, как прикладываются взрослые, я трепетно поцеловал икону в лицо, в губы.

      Кто-то могучей рукой швырнул меня к порогу, в угол. Непамятно, как ушли монахи, унося икону, но очень помню: хозяева, окружив меня, сидевшего на полу, с великим страхом и заботою рассуждали – что же теперь будет со мной?

      – Надо поговорить со священником, который поучёнее, – говорил хозяин и беззлобно ругал меня:

      – Невежа, как же ты не понимаешь, что в губы нельзя целовать? А ещё… в школе учился…

      Несколько дней я обречённо ждал – что же будет? Хватался за киот грязными руками, приложился незаконно, – уж не пройдёт мне даром это, не пройдёт!

      Но, видимо, богородица простила невольный грех, вызванный искреннею любовью. Или же наказание её было так легко, что я не заметил его среди частых наказаний, испытанных мною от добрых людей.

      Иногда, чтобы позлить старую хозяйку, я сокрушённо говорил ей:

      – А богородица-то, видно, забыла наказать меня…

      – А ты погоди, – ехидно обещала старуха. – Ещё поглядим…

      …Украшая стропила чердака узорами из розовой чайной бумаги, листиками свинца, листьями деревьев и всякой всячиной, я распевал на церковные мотивы всё, что приходило в голову, как это делают калмыки в дороге:

      Сижу я на чердаке,

      С ножницами в руке.

      Режу бумагу, режу…

      Скушно мне, невеже!

      Был бы я собакой

      Бегал бы где хотел,

      А теперь орёт на меня всякой:

      Сиди да молчи, пострел,

      Молчи, пока цел!

      Старуха, разглядывая мою работу, усмехалась, качала головой.

      – Ты бы вот этак-то кухню украсил…

      Однажды на чердак пришел хозяин, осмотрел содеянное мною, вздохнул и сказал:

      – Забавен ты, Пешков, чёрт тебя возьми… Фокусник, что ли, выйдет из тебя? Не догадаешься даже…

      Он дал мне большой николаевский пятак.

      Я укрепил монету лапками из тонкой проволоки и повесил её, как медаль, на самом видном месте среди моих пёстрых работ.

      Но через день монета исчезла, вместе с лапками, – я уверен, что это старуха стащила её!

      V

      Весною я всё-таки убежал: пошёл утром в лавочку за хлебом