Обманутые счастьем. Владимир Нестеренко

в петли, – Евграф слегка натянул верёвку, пленник закашлял, засопел, – понял, каковы с нами шутки?

      Вот и берёзовый колок, давно отряхнувший с себя листву, прошли несколько метров, огибая выступ. Коровы нет.

      – Где ты привязал животину?

      – Где-то здесь, темно, – прохрипел злодей.

      – Зорька, Зорька, – позвал Степан. Молчание. – Надо бы Наталью всё же взять. Она ей сразу откликается. Зорька, Зорька.

      – Тут она. У толстой кривой берёзы привязал, а здесь тонкомер.

      Попадались небольшие муравьиные кочки, о них спотыкались, низко и близко свисали длинные кисти берёз, легонько шелестели на ветру, пахло прелым листом, смешивая нарастающее отчаяние в безнадежных поисках. Степан звал и звал корову. Наконец услышали, как она протяжно вздохнула, поднимаясь на ноги.

      – Вот она, слава тебе, Господи! Отыскалась!

      – Проклятый людына, весь праздник нам обгадил. Что б тебя мухи заели.

      – Завтра же в лавке амбарные замки куплю, – сказал Степан, – предупреждали нас, что лихой человек в селе завёлся. Угнал уже одну лошадь. Он, поди?

      – Нет, у вас впервой, потому и попался неумеючи. Удача того злыдня надоумила меня пойти на лихое дело. Каюсь.

      – Кто же тогда? Спокойно было. Этого мизгиря выпороть при народе треба и в каталажку посадить.

      – Вам хорошо балясничать, – подал голос вор, – без потерь прибыли сюда. А я жену в дороге схоронил, дети за дорогу расхворались. Все деньги невезуха из кармана выхлестала. Жить не на что.

      – Не воровать же! Трудиться треба. Наймись, постепенно выправишься, если не лодырь.

      – Пробовал, не берут с ребятишками.

      – Что ж теперь с тобой прикажешь делать?

      – Отпустите, век не забуду.

      – Тебя как кличат?

      – Серафим.

      – Ты никак тот мужик, что у меня две ночи ночевал с ребятишками?

      – Он самый.

      – Как же ты за добро платишь?! Мы тебя с детишками кормили, поили.

      – Нужда в силки загнала, отпустите!

      – Я б тебя отпустил, всыпав розог с дюжину, да ты снова по дворам татем пойдёшь. Пусть старшина решает, – сказал Степан.

      – Собак треба заводить, Стёпа.

      – Без них не обойтись.

      Они умолкли, продираясь через закустаренный овраг, вышли к огородам. Евграф вспоминал, как в июньскую жару под вечер к его усадьбе прибился этот исхудалый мужик, сухой и длинный, как черешок от стогомётных вил с глубоко ввалившимися потухшими глазами. На телеге натянута палатка, под ней мешки с пожитками, двое детишек до пяти лет, молчаливые, только стреляющие бусинками глаз. Кобыла с жеребёнком – сытые. Это сразу заметил наметанным глазом Евграф, да и как не заметить – основа в таком дальнем пути. Паслась лошадь ночами вволю, а днем – путь неустанный.

      – Пустите на ночь, люди добрые. Не задержусь, где-то в Зубкове земляк Прокоп Полымяк сел. Отыщу, съеду.

      – Где ж твоя жинка? – не удержался от расспроса Евграф.

      – Схоронил недалече от Омска. Хотел вертаться назад, да мне сказали, рядом уж уезд, куда иду.

      – Проходь до хаты с детишками. Жинка чаем с ватрушками