У всякой драмы свой финал. Валерий Пушной

написал с нее картину.

      Вразвалку он поднялся с дивана, положил ее, и руки заскользили по бедрам девушки. Она обдала его своим жаром.

      Потом, утомившийся, полуодетый он опять сидел на диване, раскидавшись, устало смотрел, как Ева неторопливо рылась в своей одежде. Молчал. А она надувала губы оттого, что не слышала слов восторга и капризно спрашивала:

      – Почему ты больше не восхищаешься мною?

      Антон тихим расслабленным голосом, не шевеля ни одной мышцей на теле, томно протянул:

      – Восхищаюсь. Ты очень хороша.

      Ева, наклонившись, натянула белые трусики и, стоя к нему боком, недовольно заметила:

      – Сегодня ты не говорил многих слов, которые я всегда слышала от тебя, когда мы занимались любовью.

      Дорчаков опять остался неподвижным, только едва заметно разошлись губы. Это вялое движение мышц лица говорило Еве только о том, что он устал.

      Однако Нарлинская не верила в его усталость, гладила свою грудь, желая, чтобы он наблюдал за нею. Хотела ему сказать, что раньше он тоже уставал, но не показывал этого так явно, как сегодня, однако ничего не сказала.

      Антон слегка опустил веки, у него не было настроя на разговор. Казалось, она слишком долго одевается. Хватит уже докучать ему. Бежала бы в гримерную.

      Ева почувствовала холодок. Внутри прокатилась обида. Фыркнула, сорвала со спинки кресла юбку, быстро сунула в нее красивые ноги, буркнула:

      – Я, наверно, уже надоела тебе?

      Антон скучно улыбнулся. Раскрыл глаза шире, пошевелил руками и промолчал. Вяло подумалось, боже мой, какой бред сивой кобылы ему приходится сейчас выслушивать.

      Ева замерла, собственная мысль поразила ее, как током, и с придыханием отчетливо спросила:

      – Тебе понравилась она?

      Дорчаков словно не услышал девушку, потянулся за рубашкой, натянул на плечи, стал застегивать пуговицы, опустив глаза книзу и наблюдая за своими пальцами.

      Ева по-прежнему говорила с придыханием, выжидающе ловя взглядом лицо Антона:

      – Я спрашиваю тебя об Ольге. Неужели она тебе понравилась? Ведь я же красивее и моложе ее!

      Антон чуть подумал, оценивающе окидывая девушку, будто хотел удостовериться, что она говорила правду. Ева сообразила, что он сейчас сравнивал, и взволнованным голосом настойчиво повторила:

      – Да, я моложе, пусть ненамного, но моложе, и я красивая, я очень красивая. Ты всегда это подчеркивал, Антон!

      Тот прошелся пальцами по застегнутым пуговицам рубашки, точно проверял, не пропустил ли какую, и негромким голосом напомнил:

      – Ольга тоже красивая.

      И в голове мелькнуло при этом, что Ольга, может быть, не менее красивая, чем Ева. Это дело вкуса. О вкусах, как водится, не спорят. Но то, что Ольга явно умнее, это неоспоримо.

      Нарлинская отчаянно бросила в ход свои козыри, надеясь, что они должны сыграть решающую роль:

      – Еще неизвестно, какая она в постели, а обо мне ты всегда говорил, что лучше меня нет!

      Антон