Родник Олафа. Олег Ермаков

засопел, свирепея.

      – Да ён безгласный, Ефим, – остудил гнев друга темный. – Так ли? – обратился он к мальчику.

      И тот кивнул.

      – Язык урезан? – спросил рыжий. – Кощунствовал? А?.. Ну, покажь.

      И мальчик высунул язык.

      – А-а-а… Ишшо все у тебя впереди, – ухмыльнулся рыжий.

      – Да как же будет извергать хулу, ежели баить не умеет? – возразил второй.

      – Письму обучится.

      – Ну, тогда ему глазы-васильки сорвать придется, аки цветочки… А ты грамоте не разумеешь? – спросил темный.

      Мальчик отрицательно покрутил головой.

      – Мамка, батька у тебя есть? – продолжил расспрос темный.

      Как мог Сычонок на такой вопрос ответить? Он и отвечал невнятно: и да, и нет. Темный махнул снова рукой.

      – Ай, мученье одно. Давай-ка дуй отсюдова, чтобы и духу твово не было! Ну, кыш! Пшел!

      А рыжий хотел ему влепить затрещину, но мальчик увернулся и побежал.

      – Только пятки сверкают, – сказал темный.

      – Да они у него, как копыта у черта, – отвечал рыжий.

      И оба загрохотали смехом, как два немазаных колеса тележных по булыжной мостовой.

      И тут уже собаки всей улочки бросились с лаем за беглецом. Они догоняли мальчика, норовя ухватить и за пятки, и за лодыжки, и за руки. Сычонок добежал до большого дерева, хотел на него взобраться, да нижние ветви все были обломаны, он только ободрал себе грудь да порвал рубаху, пытаясь допрыгнуть до нижней ветви. И не смог. А собаки, хрипя и визжа, окружили его, наскакивая. Он обернулся, прижался спиной к морщинистой коре дерева, ища глазами палку или камень… Ничего не было рядом! От отчаяния он взял и засвистел по-своему: округло и таинственно, будто лесной дух, застигнутый врасплох в городе. Все собаки онемели, замерли. Видать, им еще не доводилось слышать так рядом лесной этот посвист… Но пауза длилась мгновенье. И тишина лопнула яростным лаем, визгом, завыванием, хрипом. Свора уже нешуточно набросилась на странного пришлеца.

      Да тут в самую гущу лохматых тел врезался камень, и собаки взвизгнули жалобно. А следом полетел еще один камень, да покрупнее, хороший булыжник. Псы, скуля и визжа, откатились от дерева с прижавшимся к нему мальчиком, озираясь, соображая, не накинуться ли на обидчика. Но обидчик в черной рясе и черной шапочке на длинных черных волосах сам шел на них, размахивая палкой и что-то крича. И те, огрызаясь, отбежали в сторону.

      – Сучье племя! – звонко кричал молодой смуглый монах. – А ну не леть!

      Он снова нагнулся, подобрал камень и запустил в свору. Собаки отбежали еще дальше и лаяли издали, не смея уже приближаться. Иные и вовсе трусили прочь. За черной фигурой они признали власть и силу.

      2

      По улице Великой вдоль Днепра монах увел мальчика из огражденного града в слободу Чуриловку на Смядынь, где был монастырь Бориса и Глеба.

      Монастырь стоял посреди зеленеющей луговины. Был он весь деревянный: деревянная ограда, обмазанная глиной и выбеленная; деревянные ворота и сторожка; внутри деревянные избы-кельи, деревянная трапезная, поварня и, наконец, деревянный храм с колокольней.