Родник Олафа. Олег Ермаков

махнул рукой и, отвернувшись, подался костистым горбатым носом вперед, к речным лесным поворотам, обрывам, что наплывали на ладью с вечерним светом.

      Мужики молчали, дружно взмахивая веслами. Слышен был скрип, хлюп. Да комарье бесновато звенело.

      А деревня со своими звуками и дымками уже осталась позади. И скоро вовсе пропала, будто ее никогда и не было. Но на сердце Сычонка она навсегда осталась.

      Он уже не плакал, просто сидел, дрожа и никуда не глядя, пока чья-то рука не накрыла его шкурой. И запах у той шкуры был какой-то странный. Не овчинный, не козий, не конский, а собачий, что ли… Или – волчий.

      11

      Еще два дня ладья шла вверх по реке сквозь густые великие леса, лишь кое-где тронутые топорами местных жителей. Слева осталась сильная узкая речка Жереспея.

      Там как раз два мужика на узкой лодчонке мрежу выбирали. Поздоровались. Спросили у них, что за речка, те и ответили: Жереспея. А с этой речки родом была мама Спиридона, Василиса Перепелка. Так чудно у них с батькой вышло: он – Василий, она – Василиса. Возгорь Василий и Василиса Перепелка. А теперь только одна – Василиса, милая, всегда загорелая, с васильковыми глазами, с густыми темными волосами. А у батьки были светлые. Спиридон в батьку цветом волос, а глазами – в маму.

      Он глядел на тех бородатых угрюмых мужиков, похожих на каких-то бобров, хотел сказать им, что его мамка-то отсюда, из Бора. Да как скажешь? Он только глядел и вдыхал дивный аромат расцветших черемух.

      Вот и сбылась его давняя мечта – поглядеть эту таинственную речку Жереспею. Только лучше бы все было по-другому, с батькой…

      Вот впереди показалось большое селение с тем же названием, что и река, – Каспля. Серые и почернелые дома, будто некие живые существа, облепили склоны холмов по обе стороны реки. В отдалении, на зеленом лугу, пестрело стадо коров и овец под присмотром пастуха на пегой лошадке. Слева на горе стояла деревянная церковь. Золоченый крест на солнце поблескивал. И мужики, отнимая руку от весла, крестились. Крестился, сняв шапку, отороченную мехом, и Василь Настасьич. Осенил себя крестным знамением и мальчик.

      Навстречу им плыли сразу две лодки с рыбаками или охотниками. Здоровались, кивая бородами.

      Мужики на ладье гребли сильнее, весла рыли касплянскую воду.

      И ладья уже шла мимо истобок с плетнями, увешанными тряпками, горшками. На ладью глазели чумазые ребята, бабы. У костерка в одном месте под раскидистой старой ивой сидел белобородый дед, сушил портянки, лапти. И белая его борода была мокрой, липла к груди. Наверно, рыбалка не задалась или еще чего.

      На берегу лежали перевернутые вверх дном лодки-долбленки, весла. На кольях сушились мрежи. Видно было, что касплянцы живут рекой.

      Да и в самом воздухе царил дух речной, дух тины, да рыбы, да сладкой воли…

      Ладья огибала холм с церковью, глубже входя в селение.

      Снова горел костер на берегу, и два парня в большом котле варили что-то… По запаху вскоре и ясно стало: уху. Они встали и смотрели на ладью, кивали гребцам.

      Дальше у самой воды паслась лошадь с жеребенком.

      Ладья обогнула холм с церковью, и тут все увидели, что река-то выходит