Родник Олафа. Олег Ермаков

ли плотовщики? А ты с кем был?

      И Сычонок уже понимал, что никогда больше не увидит ни отца, ни Страшко Ощеру, ни одноглазого Зазыбу Тумака. И ноги у него подгибались, не держали. Так что рябой Нечай притомился его держать на весу и отпустил. Сычонок сел на землю и уткнулся лицом в ладони с едва зажившими мозолями и заплакал безудержно, так что плечи его ходуном ходили, лопатки тряслись.

      Все молчали.

      Выплакавшись и обессилев, Сычонок затих.

      – Василь Настасьич, – сказал кто-то, – здеся негоже ночь пережидать, скаредное[47] место.

      – Давай, пошли дальше, – отвечал пожилой человек в плаще кирпичного цвета.

      – А с мальцом што?

      – Эй, иде твоя истобка[48]? Откудова ты, отроче?

      – Вишь, молчит, будто карась. Ну, ишшо заговорит. Не очухается никак. Давай, телок, подымайся на ладью, поплывешь с нами. Али тут близко живешь? Ну?! Останешься?

      И Сычонок испуганно взглянул на спрашивавшего и замотал головой.

      – О, гляди-ко, разумеет. А куды тебе? Вверх или вниз-то надобно?

      Сычонок молчал. Он и сам не знал, куда ему теперь податься. Все спуталось в его голове.

      – Ладно, пошли.

      И Сычонок по сходням из двух связанных липовым лыком досок поднялся на ладью. Тут у бортов сидели мужики в серых льняных рубахах, в шапках, а кто и простоволосый, только волосы ремешком прихватил. Между ними лежало что-то, укрытое дерюгой. Василь Настасьич занял сиденье с овчиной у мачты. На корме сидел с веслом могучий мужик с черной пушистой бородой. Рябой Нечай устроился рядом с Василем Настасьичем. Сходни убрали и шестом оттолкнулись от берега, и ладья двинулась. Сычонок не мог сообразить, куда же? Вверх или вниз?

      Весла дружно ударяли по воде, и ладья сильно шла – вперед али назад? Мимо проплывали лесистые берега. Над рекой царили прозрачные весенние сумерки. Начинали щелкать соловьи. После дневного жара становилось прохладно. И дрожь снова пробирала Сычонка. Мужики, сидевшие совсем близко, чуть наклонялись вперед, а потом откидывались назад, вращая тяжелыми веслами в дырах в борту. От них наносило запахом пота. Им-то было тепло как днем.

      Сычонок поглядывал пытливо на пожилого мужика. Звали его, как отца. И это Сычонка немного успокаивало. Но кто мог поручиться, что его не ждет расправа, что он не таль[49]? Хотя вроде эти ладейщики и не походили на можжевеловых вепрей.

      Сычонок так и не мог уразуметь, в какую же сторону они плывут.

      Гребцы ладно работали веслами без команд. Видно, давно сработались и все знали. А ладья была большая и тяжелая. Сычонок прежде таких и не видывал на Гобзе. Туда заходили лодки поменьше. И у самих вержавцев таких не было.

      Василь Настасьич сидел спиной к нему, лицом вперед, привалившись к мачте.

      Крикнула цапля, тенью пролетая впереди: «Вав!»

      Будто летучая собака. Баба Белуха толковала, что раньше такие водились, переплутами прозывались. Поля охраняли с посевами. А ежели их не задабривать, то и скаредное учиняли: пропускали кабанов, и те все перерывали. В лунные ночи, толковала баба, можно было позорути,

47

Скверное.

48

Изба.

49

Заложник.