Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона. Никита Василенко

солдат, я уж точно знаком, – Германик обратился к фракийцу.

      Знающий себе цену ветеран сдержанно кивнул:

      – Трибун. Я видел, как ты вел в бой алу аланов на согдийцев, вооруженных железными булавами. Помню, как мы уходили от проклятого Евфрата, когда лекари достали стрелу из твоего бедра.

      Константин Германик достал золотой динарий, протянул боевому побратиму:

      – Отплываем сегодня. Но ты успеешь помянуть тех, кто остался не погребенным из моей кавалерийский алы. Христос и Митра да пребудут с ними.

      Засуетился Префект Священной опочивальни:

      – Времени у нас нет. Трибун, ты готов к выполнению задания государя нашего, Флавия Валента? Если готов, то зачем теребить себя воспоминаниями о доме? Корабль ждет тебя.

      Константин Германик, верный воинскому долгу, только пожал плечами:

      – С женой попрощался. Пусть доставят сюда мои доспехи. Я – готов.

      Впрочем, лишь к полудню трибуну удалось закончить формальности, связанные с отплытием. Следовало застраховать груз, подписать контракт с капитаном. На борт взошли таможенники, которых резво увлек к носу корабля подальше от трюма капитан-египтянин. О чем они там шептались, Константин Германик не разобрал, но успел заметить, как капитан ловко передал начальнику таможенной стражи увесистый мешочек, а тот так же ловко спрятал его за пазухой.

      – Желаю удачного возвращения и хорошей торговли. – Лицо главного таможенника напоминало плохо пропеченную бело-желтую лепешку. Даже почтительно обращаясь к офицеру, он умудрялся смотреть в сторону. – Да хранит вас милость Всевышнего и Величайшего государя нашего.

      Трибун кивнул и обратил взгляд на берег. Он ждал жену.

      Наконец-то! Показался богато разукрашенный паланкин, который несли шестеро вольноотпущенников. Они аккуратно поставили его возле причала, но вместо жены оттуда неожиданно выбрался тесть Константина Германика, светлейший Марк Силансий. Грузный пятидесятилетний мужчина, бривший голову подобно римским патрициям и подобно им же кутавшийся в длинную ослепительно-белую тогу, приблизившись к Германику, вдруг всхлипнул и обнял зятя.

      – Это я велел Елене оставаться дома. Сам понимаешь, ее бы всю растрясло. Не в ее положении, зачем рисковать.

      Трибун растерянно кивнул. Раньше за высокочтимым префектом особой заботы о дочери, а уж тем более внимания к его, Константина, скромной особе, не наблюдалось. Не вполне до конца Германик осознал слова напутствия, которые префект горячо зашептал на ухо зятю:

      – Ты нам нужен живым. Елене, мне, твоему будущему ребенку. Ты понял, Константин?! Живым!

      Разумеется, живым, к чему напоминать?

      Марк Силансий отстранился, вернулся назад к палантину. Несколько театрально (был почитателем греческой драмы) отдернул полог. Оказалось, что на подушке величаво возлежал большой щенок. Молосский дог! Мечта детства! Германик непроизвольно засмеялся:

      – Это – мне?!

      – А кому же еще? – Породистое лицо Марка Силансия расплылось в довольной улыбке. – Зовут Цербером. Год без