О всех созданиях – мудрых и удивительных. Джеймс Хэрриот

каждый день приводил его ко мне, и я что-то делал, одновременно стараясь показать, что положение безнадежно. Но мальчик упрямо не отступал. Он с еще большей энергией разносил газеты, брался за любую работу и обязательно мне платил, хотя я не хотел брать денег. Потом он пришел один.

      – Принца я не привел, – пробормотал он. – Он ходить не может. Вы бы не съездили посмотреть его?

      Мы сели в машину. Было воскресенье, и, как всегда, к трем часам улицы обезлюдели. Уэс провел меня через мощенный булыжником двор и открыл дверь. В нос ударил душный запах. Сельский ветеринар быстро отучается от брезгливости, и все-таки меня затошнило. Миссис Бинкс, неряшливая толстуха в каком-то бесформенном балахоне, с сигаретой во рту читала журнал, положив его на кухонном столе между грудами грязных тарелок, и только тряхнула папильотками, когда мы вошли.

      На кушетке под окном храпел ее муж, от которого разило пивом. Раковину, тоже заваленную грязной посудой, покрывал какой-то отвратительный зеленый налет. На полу валялись газеты, одежда и разный непонятный хлам, и над всем этим в полную мощь гремело радио.

      Чистой и новой здесь была только собачья корзинка в углу. Я прошел туда и нагнулся над щенком. Принц бессильно вытянулся, его исхудавшее тело непрерывно дергалось. Ввалившиеся глаза, вновь залитые гноем, безучастно смотрели прямо перед собой.

      – Уэс, – сказал я, – его лучше усыпить.

      Он ничего не ответил, а ревущее радио заглушало мои слова, когда я попытался объяснить. Я повернулся к его матери.

      – Вы не могли бы выключить радио?

      Она кивнула сыну, он подошел к приемнику и повернул ручку. В наступившей тишине я сказал Уэсли:

      – Поверь мне, ничего другого не остается. Нельзя же допустить, чтобы он вот так мучился, пока не умрет.

      Мальчик даже не посмотрел на меня, его взгляд был устремлен на щенка. Потом он поднес руку к лицу, и я услышал тихий шепот:

      – Ладно…

      Я побежал в машину за нембуталом.

      – Не бойся, ему совсем не будет больно, – сказал я, наполняя шприц. И действительно, щенок только глубоко вздохнул. Потом он вытянулся, и роковая дрожь утихла навсегда. Я положил шприц в карман.

      – Я его заберу, Уэс?

      Он поглядел на меня непонимающими глазами, но тут вмешалась его мать:

      – Забирайте, забирайте его! Я с самого начала не хотела эту дрянь в дом пускать! – И она снова погрузилась в свой журнал.

      Я быстро поднял обмякшее тельце и вышел. Уэс вышел следом за мной и смотрел, как я бережно кладу Принца в багажник, на мой черный сложенный халат. Когда я захлопнул крышку, он прижал кулаки к глазам и весь затрясся от рыданий. Я обнял его за плечи, и, пока он плакал, прижавшись ко мне, я подумал, что, наверное, ему еще никогда не доводилось плакать вот так – как плачут дети, когда их есть кому утешать.

      Но вскоре он отодвинулся и размазал слезы по грязным щекам.

      – Ты вернешься домой, Уэс? – спросил я.

      Он замигал и взглянул на меня с прежним хмурым выражением.

      – Не-а, – ответил он, повернулся и зашагал через