Собрание сочинений в 15 томах. Том первый. Анатолий Никифорович Санжаровский

крепкого слова, доложу по правде, и печка, ей-бо, не разгорится. Проверим? Сделает это Петро Сербин шито-крыто, никому и в нос не вклюнется!

      Сербин, не вставая с колен, берёт из алюминиевой кружки на близком к нему подоконнике щепотку серой соли, бросает в печку.

      Слышно слабое сухое потрескивание.

      Заглушая его, Сербин говорит, говорит что-то в печку тихо, но куда как выразительно; потом подул раз, подул два – вот тебе и выдул пламешко такое, будто кто жёлтым платком взмахнул и спрятал, через секунду снова взмахнул и больше уже не прятал.

      Показывая на пламя, что всё росло и росло, Сербин почти крикнул:

      – Во! Без матюка к барыне печке и не подсукаться! Не прав стрелок Сербин? Оченно даже прав! Не станет Петро Сербин здря зубы-то мыть!

      А про соль он молчал. Наверно, думал, что я не видел, как он солил дрова, отчего они сразу и вспыхнули.

      Сербин согрел кипятку, налил мне полную, под края, кружку, кинул три куска сахару (и что тебе ни кусочек – со слоновий носочек!).

      Стряхнул с пальцев сахарную пыль себе в кружку, подумал и себе тоже налил. Стал пить пустой чай.

      – Чай пользительный, – говорит. – Пополоскаешь чаем мозги, так тогда оно само думается. Ещё чай, как пиво, разбивает желудок… А ты это чего? На-ка, промочи с дороги душу.

      Он подал мне кружку. Деваться некуда. Я взял…

      За чаем я дошёл до храбрости такого сорта, что даже насмелился и – корова ж мне язык не отжевала! – спросил:

      – А почему вы пьёте без сахара?

      – Между нами пройдёть… А потомушко, как же это без сахаря? Без сахаря не можно. Только я положил, как украл, мало. Чтоб покислей был чай.

      Иронически-спокойный взгляд приглашал к улыбке.

      Я улыбнулся.

      – Я б тебе рассказал что… Да ну ничего путного на дитячий слух и не знаю. Это ж Сербин! Сто рублей убытку!

      Он подложил в печку дров, но дверцу закрыть не закрыл. Смотрел на пламя. Спросил:

      – Дома вы тоже так, от цигарки, растапливаете?

      – Неа, дядь. У нас никто не курит.

      – Мда, дело, скажу я тебе, кашель. И батько не курит?

      – И нам заказал. Мы с Митькой, брат это мой старший, пыхкали газетой, так он нас ремняком, ремняком…

      – По "задним бюстам"?

      – Ага, по задним, – подтвердил я. – Долго болело.

      – Понятно, так оно надёжней урок. Не лихостной – строгий он у вас.

      – Очень строгий.

      – И очень хороший, – неожиданно сказал Сербин. – В струне всегда себя держит… Любо-дорого да два прекрасна – вот что я про него в мир несу, молонья меня сожги! Я ж его подчистую знаю. И тебя хоть на мизинец, а знаю… Чудно́… Пускай мы далече не родня, так зато в близких состоим соседях, в одном бараке, дверь в дверь, живут-здравствуют своими кутками наши семейства. С батьком твоим не счесть, сколько лет чай на плантации с песняками формовали, копали, тохали-пололи. Ударила война, подвела под красную звезду – мы и тут вместе, а ты меня и знать не знаешь. Да куда, всеконечно… Ты только-только, поди, выдрался из пелёнок, когда напролом, без доклада попёр я ловить Гитлерюгу за яблочко, так, вишь, всё никак не дотянусь.