Собрание сочинений в 15 томах. Том первый. Анатолий Никифорович Санжаровский

по беде, как по нитке, идёт.

      А потом был вечер, был вокзал.

      Все-таки дворяне из нас не получились: на дворе не пришлось ночевать.

      В зале ожидания облюбовали рядышком две скамейки, пали.

      Только слышу это я сквозь сон, в рот мне норовят что-то такое затолкнуть.

      Открываю глаза – здрасьте, пожалуйста! – на моей скамейке лежит валетом юная особа. Юбочка по форме, с декольте… Лежит и так это старательно водит у моего родного носа босой пяткой.

      Приподымаюсь на локоть – спит. Ну, стиснул я зубы, лёг. Только она снова по-новой. Ах ты!.. Я и дай щелчка по той пятке.

      Соня ойкнула. Села.

      – Послушайте, какавелла, вы что?! – напылил я.

      – Ax, извините, так это к вам я приставала? А мне снилось, новые туфли в магазине на примерке ни в какую не лезли. Я так старалась, так старалась…

      – Скажите на милость, она старалась! Может, ещё орденок потребуете за свои старания?

      Девушка оживилась.

      – На орден я не замахиваюсь. А вот… – Она в морщинки собрала лоб. – Какавелла – это что будет?

      – Ше-лу-ха семян ка-ка-о! – вытягивая голос, торжественно произнёс я довольно отчетливо. По слогам.

      – На что ж вы меня так? А? Какая ж я вам шелуха?.. Мария я! Савичева! Вы слышите?

      Я не мог не слышать её истерического крика. Растерялся и искательно кивнул.

      Видать, согласного кивка ей показалось мало, отчего уже без слов – вот тебе венец! – мне была высочайше пожалована сочная, жизнеутверждающая пощёчина.

      – О времена, о нравы! – ладясь под тон светского льва, сказал Вязанка, потягиваясь со сна и спуская ноги на пол. – Мадам, насколько мне известно, хорошенькие ручки даны женщинам скорее для ласки, нежели для мамаева побоища. Зачем же попирать золотое назначение и из вполне здорового красавца делать мне инвалида первой гильдии? Я не собираюсь втягивать вас в дискуссию, только напомню с вашего позволения: с одиннадцати вечера до семи утра закон в Англии вообще запрещает драться.

      – А оскорблять что, можно круглосуточно?

      – Откровенно если, – пробормотал я Вязанке, – вина на мне. Не сдержался… Не в честь… А потому, – я повернулся к девушке, – я и прощу у вас прощения.

      Она кивнула рукой.

      – Да уж…

      С минуту она тяжело смотрела себе на ноги. Вдруг у неё прорезалась потребность в стоне.

      – Память у меня не воробьиная… Помню… Ложилась я спатуньки в танкетках… Вы!.. Ты!..

      Я разозлился.

      – Раскричалась… Чего подымать на меня свой вокал? Лучше опомнись! Неужели думаешь, проглотил? Потрогай живот, совсем пустой… Ещё хныкать… Сходи поплачь в жилетку родной милиции. Это она не уберегла. А я тут сторона!

      На шум довольно смело подошёл крутощёкий ментозавр.

      Что да чего да всю троицу и упрячь до утра, до выяснения, в смежные палаты с кроватями.

      Мечта!

      – Вы, девушка, – сказал дежурный пострадавшей, – будете одна в дальней комнате. Закроетесь на крюк. Если что, кричите. У вас, у женщин, глоточки дюралюминиевые, заслышат и мёртвые, не то что я, – и запер нас.

      Немного погодя Коляка, неуверенно