Нетерпение сердца. Стефан Цвейг

расстраиваться из-за моей глупой болтовни? Папа прав: вы действительно… очень необычный человек.

      В этот момент позади нас слышится тихое гудение лифта, поднимающегося на крышу. Йозеф открывает дверь, и на террасу выходит Кекешфальва с опущенными плечами – каждый раз, приближаясь к больной, он выглядит виноватым и робким.

      Я тут же встаю, чтобы поприветствовать вошедшего хозяина дома. Он смущенно кивает и тут же склоняется над Эдит, чтобы поцеловать ее в лоб. Затем наступает странное молчание. В этом доме все тонко ощущают переживания других людей; старик несомненно почувствовал, что между нами двумя повисло опасное напряжение; обеспокоенный, он просто стоит, потупив взгляд. Я замечаю, что больше всего ему сейчас хочется покинуть террасу. Эдит пытается помочь:

      – Папа, представляешь, господин лейтенант сегодня впервые увидел террасу.

      – Да, здесь красиво, – говорю я и тут же мучительно осознаю, что сказал что-то постыдно банальное, и снова умолкаю.

      Чтобы покончить с замешательством, Кекешфальва наклоняется над креслом:

      – Боюсь, скоро здесь будет слишком прохладно для тебя. Может, спустимся вниз?

      – Да, – отвечает Эдит.

      Мы все рады возможности выполнить несколько отвлекающих пустяковых действий: собрать книги, накинуть на плечи Эдит шаль, позвонить в колокольчик, который, как и по всему дому, стоит здесь на столике. Через две минуты лифт с гудением поднимается наверх, и Йозеф подкатывает к шахте кресло с парализованной.

      – Мы спустимся вслед за тобой, – ласково говорит Кекешфальва и машет дочери рукой, – тебе, наверное, все равно нужно приготовиться к ужину. А мы с господином лейтенантом тем временем немного прогуляемся по саду.

      Слуга закрывает дверь лифта; словно в склеп, инвалидное кресло с парализованной девушкой опускается в глубину. Старик и я невольно отворачиваемся. Мы оба какое-то время молчим, но затем я внезапно чувствую, что он робко ко мне приближается.

      – Если вы не против, господин лейтенант, я хотел бы обсудить с вами кое-что… то есть попросить вас кое о чем… Может, пройдем в мой кабинет? Он там, в конторе… Разумеется, если это не причинит вам неудобств… В противном случае… мы могли бы прогуляться в парке.

      – Что вы, я сочту это за честь, господин фон Кекешфальва, – отвечаю я.

      В этот момент лифт возвращается, чтобы забрать нас. Мы спускаемся вниз и проходим через двор к зданию конторы; я обращаю внимание на то, как осторожно, почти прижавшись к стене, Кекешфальва пробирается мимо дома, как он съеживается, словно боясь быть пойманным. Невольно – я ничего не могу с собой поделать – я следую за ним такими же тихими, осторожными шагами.

      В конце низкого и не очень чисто побеленного здания конторы он открывает дверь; она ведет в его кабинет, который оказывается обустроенным не намного лучше, чем моя комнатка в казарме: дешевый письменный стол, ветхий и потертый, старые испачканные соломенные кресла, на стене над оборванными обоями