Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь. Александр Мазин

можно трактовать как плюс. Если, конечно, у любовницы, с точки зрения жены, могут быть плюсы. – Христианку.

      Ошибся.

      Слада заметно опечалилась. Оказалось: большой грех совершил воевода.

      – Так что ж, будь она язычница, не грех, что ли?

      – Грех, но меньший.

      Вот и пойми после этого женщин. Хотя, если вдуматься… Для Слады язычница, может, и не совсем человек. Так, нечто для постельных утех.

      – Я ее от богумилов спас, – сказал Сергей. – И не ее одну. Может, за это Господь мне часть грехов отпустит.

      – Господь милостив, – поджала губы, отвернулась.

      Духарев шагнул к ней, наклонился (уже отвык от того, какая она маленькая), привлек к себе ласково, шепнул на ухо:

      – Ты – моя кесаревна. Только ты.

      Слада молча вывернулась из его объятий (Сергей не посмел удержать) и выбежала из дома.

      Духарев слышал, как она зло распекает подвернувшегося холопа.

      «Что я такое сказал? – подумал он. – Почему она обиделась? – Тут же успокоил себя: – Ладно, вечером, на ложе, помиримся».

      Однако этой ночью разделить с женой ложе ему не пришлось.

      Умерла княгиня Ольга.

      Глава восьмая

      Тризны не будет

      Ольгу похоронили скромно. Как она и завещала. Без тризны, без посмертных жертв и прощального пира… Скромно. И не курган насыпали над прахом великой русской княгини, а жалкую могилку, более подобающую жене какого-нибудь смерда, а не той, которая два десятилетия правила Киевской землей.

      «Елена, раба Божья, кесаревна Русов», – было начертано на надгробной плите по-гречески и булгарской «кириллицей». Провожали княгиню ее единоверцы. И среди них – Сладислава, всю ночь просидевшая подле усопшей. Греческий священник, отец Константин, на греческом прочитал молитву.

      Всё было, как хотела великая княгиня.

      Духарев на похоронах тоже был. Простоял в сторонке, окруженный десятком гридней. Уехал, как только легла на могильный холмик плита с крестом.

      Святослав ходил – чернее тучи.

      Но позволил свершить над покойницей христианский обряд. Желание усопшей священно. Все знали: не больно-то сын ладил с матерью. Но позволял править своей отчиной по своему разумению. И Ольга правила. И уважали ее. И терпели то, что отреклась от родных богов.

      Народ терпел. Ольгины-то бояре сами в большинстве крещеные. Терпели Ольгу, терпели и то, что ромейское подворье в Киеве – самое богатое. Что ромейских купцов в Киеве привечают прежде своих…

      Многие роптали. Тихонько. Особенно на бояр Ольгиных. Но – терпели. А как умерла – терпение кончилось. Взроптал народ. Сначала – несмело, с оглядкой. Кому ведомо, как отнесется к этому Святослав. Князь хоть и своей, варяжской веры, а ропоту не любит. Осерчает – утопит недовольных в их собственной крови.

      Но князю было не до религиозных распрь. Князя более беспокоила экономика. Пока жила мать, сбор даней и оброков был на ней. Она ставила тиунов и мытарей, посылала за оброком, судила, если местная старшина не могла справиться. Теперь всё это ложилось на Святослава. А тому – не до киевских