Эрлин из Красного Дома. Екатерина Бакулина

ее? У нее больше никого нет.

      Но Свельг обнимает за талию, чуть поглаживая пальцами, и в его объятьях нет сил говорить о своих бедах.

      – Ну что ты, Эрлин, – говорит Свельг, дотрагиваясь губами до ее волос. – Не плачь. Ну что ты… Все уже хорошо.

      И что-то сжимается внутри. Она должна быть сильной? «Терпи и будь сильной», да? Сколько раз она слышала это. И слезы, уже готовые сорваться, высыхают. Эрлин поджимает губы, берет себя в руки. Не плакать…

      О сыне она тоже не может говорить, слишком больно. О себе – проще.

      – Что теперь будет с нами? – спрашивает она.

      Чувствует, как Свельг напрягается. Он тоже не знает.

      – Твой муж теперь мертв, – говорит ей. – Тебя могут вернуть отцу. Но раз Хёнрир забрал тебя с собой, то, может быть, он отдаст тебя мне. Мы сможем быть вместе.

      «Отдаст тебя мне», – это неожиданно задевает. Но разве не этого Эрлин хочет?

      – Меня казнят за измену мужу, – говорит она. – Я заслужила это.

      – Нет, ну что ты! – Свельг обнимает, прижимая ее к себе. – Эрлин, не говори так! Все будет хорошо. Хёнрир не позволит им этого сделать.

      Хёнрир… Его самого казнят за убийство. Как бы силен он не был, но у любой силы есть предел. Решение Совета выше воли лорда Синего Дома.

      – Эрлин, я люблю тебя, – говорит Свельг, обнимая ее.

      – Я не вернусь домой, – говорит она.

      Ей так хочется услышать, что теперь Свельг женится на ней сам, что больше никому не отдаст. Даже если это неправда и Совет осудит ее. Просто услышать. Так хочется верить, что у них есть будущее. Тем более теперь, когда родился ребенок! Его сын!

      Но Свельг не может на ней жениться.

      – Я тоже тебя люблю, – говорит она.

      Ветер в лицо. Холодный весенний ветер, что пробирает до костей. Она ежится.

      – Замерзла? – говорит Свельг. Укрывает ее своим плащом, закутывает, обнимает. – Иди ко мне.

      Его пальцы под плащом так задумчиво, словно невзначай, поглаживают ее бедро.

      Это приятно даже… но думает Эрлин все о чем-то не о том.

      Она смотрит на Хёнрира, который едет чуть впереди. Как он держит ее ребенка – бережно и уверенно вместе с тем, укрыв от ветра… как неизменно сосредоточенно его лицо, словно он где-то не здесь.

      Свельг говорит, его брат не знает ни жалости, ни сострадания, не пьет вина и не смотрит на женщин. Говорит, он вообще не человек.

      И то испытание на арене, которое Свельг никак не решится пройти, которое под силу не каждому воину… брат Эрлин едва не погиб, пытаясь доказать, что он мужчина и что достоин, ему удалось лишь со второго раза, в первом бою тварь чуть не убила его… Нет, Эрлин не может винить Свельга, что он не готов пока… Но Свельг говорит, Хёнрир убивает их с завязанными глазами. Не на публику, в подвале. Просто так. Свельг говорит, самого Хёнрира вообще невозможно убить, его тело восстанавливается сразу, любые раны. Он не чувствует боли…

      «Эрлин, поплачь. Ничего страшного… ты поплачь, и тебе станет легче».

      Неправда. Человек, который сам не чувствует боли, не может понять чужой.

      * * *

      Впервые