Пока Париж спал. Рут Дрюар

что же с тобой стряслось?

      – Несчастный случай на железной дороге.

      – Ну, теперь ты сможешь показать своим детям чудесный шрам.

      – У меня нет детей.

      Бош засмеялся.

      – Я имел в виду будущих детей. Кстати, я солдат Кляйнхарт. Рад знакомству. Получил пулю в ногу – стреляли два чокнутых террориста.

      – Мне жаль. – Что еще я мог ответить?

      – Ничего. Их уже поймали и с ними разобрались.

      Жан-Люк закрыл глаза, пытаясь отогнать от себя образ двух мужчин, которых пытают. Он не мог выдержать еще больше боли.

      Он открыл глаза. Кляйнхарт выжидающе на него смотрел. Он должен был что-то ответить. Неподходящий момент, чтобы строить из себя героя.

      – Да, их следует проучить.

      – Точно, – Кляйнхарт откинулся обратно на подушку, – страх всегда работает. Удивительно, как быстро люди учатся, если учить их с помощью страха.

      Одно это слово заставило внутренности Жан-Люка сжаться. Он постарался не думать о том, что они могут с ним сделать, и просто не мог не посмотреть на свои ноги, чтобы убедиться, что они все еще на месте.

      Пришла медсестра, в руке она встряхивала термометр.

      – Guten Morgen, Krankenschwester, – улыбнулся ей бош.

      – Доброе утро, месье.

      Затем она повернулась к Жан-Люку и посмотрела на него своими теплыми глазами шоколадно-коричневого цвета.

      – Месье, откройте, пожалуйста, рот.

      Он послушно сделал то, о чем его попросили, рассматривая ее, пока она ставила ему градусник под язык. Он почувствовал, как растянулся порез на его щеке, будто он мог снова раскрыться. Жан-Люк сжал губы вокруг стеклянного корпуса градусника, пытаясь выровнять дыхание, и изучал медсестру. Она выглядела очень молодо, ее гладкая светлая кожа была безупречна и напомнила ему чистый холст.

      – Где я?

      Он попытался установить с ней зрительный контакт, но та внимательно смотрела на градусник.

      Неожиданно девушка посмотрела прямо на него, сверкнув своими темными глазами.

      – В госпитале Божон.

      Она говорила тихо, почти шептала, как будто хотела, чтобы ее слышал только он.

      – В госпитале Божон?

      – Это немецкий госпиталь.

      Его сердце забилось чаще, пульс гулом отдавался в ушах. Ну конечно! Вот почему они все говорили по-немецки. Но зачем его отправили в немецкий госпиталь? Он окинул взглядом палату, отмечая, как здорово подсуетились боши: все вокруг было такое накрахмаленное и белоснежное. Видимо, он был в надежных руках. Но почему ему не дали какое-нибудь обезболивающее, прежде чем зашивать его рану? Это потому, что он француз? Или потому, что они подозревали его в чем-то?

      Наверняка, если бы они догадались, что он пытался устроить диверсию на железной дороге, они бы послали его в государственный госпиталь или прямиком на допрос. Значит, они не подозревали. Они не могли. Но что случилось с его ногой?

      Медсестра заправляла края простыни под матрас. Он ждал, пока она закончит, и когда она повернулась снова к нему, спросил:

      – А вы знаете, что… что случилось с моей ногой?

      Она