Пока Париж спал. Рут Дрюар

по платформе, он начал поднимать разные предметы: две пары разбитых очков, туфлю-стилет, шляпку. Он уже подходил к концу платформы и чувствовал, что приближается к тому, что увидел ранее. Он поднял взгляд и осмотрелся. Но не увидел ничего. Может, ему просто почудилось? Да, наверное. Но тут он увидел, как группа мужчин тащит что-то по земле к мусорному контейнеру. Жан-Люк приблизился на несколько шагов, гадая, тащат ли они мешок с одеждой или мусор. Но в глубине души он понимал, что там ни то, ни другое. Он смотрел, как они поднимают мешок и кидают его в контейнер.

      В тот субботний вечер он вернулся домой в оцепенении и отчаянии. Почти не замечая свою мать, он пошел прямиком к себе в спальню, в которой жил с самого рождения. Он сел на кровать и стал рассматривать книжные полки. «Три мушкетера» смотрели на него с издевкой. Будучи маленьким мальчиком, он представлял, что вырастет высоким и сильным и станет как один из мушкетеров – таким же лихим и отважным, чтобы его отец им гордился. Но не слабохарактерным мальчиком, каким он чувствовал себя сейчас.

      Дверь скрипнула и приоткрылась, мама тихо зашла в комнату.

      – Что случилось, сынок?

      Жан-Люк посмотрел на нее, на небольшие морщинки вокруг ее рта, темные круги под глазами. Он знал, что не сможет сказать ей.

      – Я так больше не могу. – Он замолчал. – Я не могу участвовать в этом.

      – Знаю, что это трудно. Эта чертова война нам всем трудно дается.

      – Ты не знаешь всего, мама. Ты просто не знаешь.

      Она села на кровать рядом с ним и положила голову ему на плечо.

      – Чего я не знаю? – Он потряс головой, будто мог вытряхнуть из нее эти знания. – Я хочу знать, что расстраивает тебя.

      Он посмотрел ей в глаза, они беспокойно блестели.

      – Нет, не хочешь. Правда.

      – Дай мне самой решить. Я сильная женщина, ты же знаешь.

      – Никто не может быть настолько сильным, мама.

      – Ну же. – Она сжала ладонь его левой руки. – Ты всегда говорил со мной. Не прекращай сейчас. Мы нужны друг другу больше, чем когда-либо, и я вижу, что ты страдаешь.

      – Они их убивают, – выпалил он. – Я видел, видел их на платформе. Тела. И ребенка. Мертвый ребенок лежал на платформе.

      Он почувствовал, как сидящая рядом мать напряглась. Она убрала руку и сжала ею другую так, что костяшки пальцев побелели.

      – Ребенок? Ты уверен? Мы знаем, что они расстреливают взрослых, людей из Сопротивления, евреев-иммигрантов, но…

      – Я видел его, мама, лежащего на платформе, когда поезд уже уехал. А потом он исчез.

      – Может, тебе просто показалось. Ты сейчас много нервничаешь, вся эта работа на бошей, не удивительно. Тебе нужно отдохнуть.

      Она подняла руку, чтобы обнять его за плечи, но он наклонился вперед и спрятал лицо у себя в руках.

      – Я знал, что никто мне не поверит.

      – Дело не в этом. Я верю в то, что ты думаешь, что видел ребенка, но ты уверен, что он действительно там был? Зачем, ради всего святого, им убивать