Кыш и я в Крыму. Юз Алешковский

не могла бы даже присниться: Кыш, прижав уши, поджав хвост от страха и сгорбившись, пятился на газоне за оградой от… павлина!

      А настоящий живой павлин с распущенным хвостом, медленно вышагивая, наступал на Кыша.

      Я заспешил, когда увидел, что профессор Корней Викентич направился к Кышу, который снова разбудил тишину.

      – Сейчас же остановите собаку! – попросил Корней Викентич маму. – Павлин в опасности!

      – Извините, пожалуйста, но здесь на каждом шагу сюрпризы, – виновато сказала мама. – Кыш!

      Кыш виновато подошёл к маме.

      В окнах главного корпуса сразу показались весёлые лица отдыхающих.

      – Поверьте, – сказал Корней Викентич маме, – по свойству характера, я не могу выговаривать женщинам, но то, что сегодня произошло, выходит за рамки нашего разумного режима. Честь имею.

      – Извините ещё раз, – умоляюще попросила мама.

      Я потянул её за руку.

      По дороге домой я внимательно смотрел на деревья и на многих стволах видел и свежие и затянувшиеся, как рубцы, буквы, имена и фамилии. А колонны, и скамейки, и перила белой беседки, из которой мы глядели на море, были исписаны и исцарапаны так, что на них не осталось свободного места. Даже синее небо реактивный самолёт размалевал белыми каракулями. Только море издалека казалось чистым и на скалах Ай-Петри не было видно ни имён, ни фамилий.

      И я никак не мог взять в толк, зачем люди это делают, зачем где попало оставляют свои имена?

      Я спросил про всё это у мамы, но она ничего не смогла мне ответить.

      Вдруг я подумал, что нужно найти тех самых ребят из пионерского патруля и что-нибудь предпринять. А что именно, я сообразить не мог. Просто я почувствовал, что необходимо объявить войну варварам. Потом я спросил у мамы:

      – Расскажи мне про Геракла. Кто он такой?

      – Он был самым сильным человеком древнего мира, – сказала мама.

      – Как сейчас наш Василий Алексеев?

      – Совершенно верно, – сказала мама.

      10

      Когда мы пришли на Высокую улицу, Кыш первым делом снова загнал кошку на дерево. Дерево было громадным, и его светло-зелёные ветви в тёмных пятнах извивались над землёй, как огромные удавы. Кошка ходила по ветвям, и над ней, словно опахала, с тихим шелестом покачивались лапчатые листья.

      Мама извинилась за Кыша перед Анфисой Николаевной. Но та снова как-то странно улыбнулась и сказала, что кошка Волна постоит сама за себя.

      – По-моему, вы чем-то очень расстроены? – спросила мама. – Я это чувствую.

      – Пустяки. Кто-то залез в огород. Огурцов натаскал. Первых. С пупырышками. Знает, что они сейчас самые вкусные. И мальву помяли.

      Я срезал сломанную мальву – красивый цветок, который раньше никогда не видел. Он был похож на ручной фонарик с десятком ярко-жёлтых огней, и цветы-огоньки снизу были большими, а наверху, на макушке, маленькими.

      – Да дело не в огурцах и не в мальве, – сказала Анфиса Николаевна и глубоко вздохнула.

      – А в чём же тогда? – спросил я, потому