Кыш и я в Крыму. Юз Алешковский

конфетку. Я бросил ему две карамельки. Он поймал их на лету, одну разгрыз, а другую положил около Кыша.

      «Можно, я съем?» – спросил у меня Кыш.

      – Ешь, – сказал я, чтобы добрый пойнтер не думал, что Кыш брезгует его угощением. И мне стало почему-то грустно, словно я час назад не радовался морю и не был счастлив, что приехал в Крым. У мамы тоже был расстроенный вид. Она сказала, вздохнув:

      – Алёша! Кыш! Пошли домой.

      Кто-то ещё крикнул псу: «Пиль!», но он не сделал стойку, улёгся под деревом и задремал.

      – Он умный, – сказала маме официантка, – выступает редко и не перед каждым. Ваш мальчик ему понравился.

      – Это не я понравился, а наш Кыш, – сказал я.

      По дороге домой мы заглянули в «Хозяйственные товары». Мама стала спрашивать у продавца, почему в магазине нет стирального порошка, а я увидел Федю Ёшкина, который рассматривал банки с масляной краской. Я подошёл и спросил:

      – Федя, как там наш папа Сероглазов?

      – Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него хроническое голодание! Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощённый в прутик.

      – Мама! Мама! – испугавшись, крикнул я. – Папа голодает! Он истощённый, оказывается! Профессор сказал!

      – Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа голодает? Он же хотел есть, – сказала, подойдя, мама.

      – Хроническое у него голодание. Врач установил, – подтвердил Федя и спросил у продавца: – Почём белила?

      – Вам какие?

      – Любые, – сказал Федя.

      – Что красить-то собираетесь? – вежливо допытывался продавец.

      – Да ты мне продай белила и кисточку. Не всё ль тебе равно, что собираюсь красить. Дверь! Вот что! – сказал Федя.

      Я подумал: «Странно! Зачем ему белила?» Мама, что-то купив, тревожным голосом позвала меня:

      – Алёша! Идём к папе!

      Кыш сидел на улице около входа, окружённый ребятами. Среди них были двое мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при въезде в Алупку уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже.

      – Какой породы? – спросил один из них про Кыша.

      – Секретная овчарка, – ответил я.

      – Не выхваляйся, – сказал другой мальчишка. – Хвальба.

      «Гавв! Аав!» – прикрикнул на него Кыш.

      Мы догнали маму. Я спросил у неё, как правильно говорить: «хвальбов» или «хвальб», но она сказала, что я всегда пристаю с трудными вопросами в самое неподходящее время, и не ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в моём дневнике были двойки или замечания по поведению.

      – И ты и я, – сказала мама, – толстокожие, бездушные существа. Ведь папа таял буквально на наших глазах!

      8

      В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама таким голосом сказала сестре-хозяйке, что в тяжёлую для папы минуту его жена и сын должны быть с ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к столбику на газоне.

      Мы