Жизнь Клима Самгина. Максим Горький

ладонями медную бороду свою.

      Лютов, в измятом костюме, усеянном рыжими иглами хвои, имел вид человека, только что – очнувшегося после сильного кутежа. Лицо у него пожелтело, белки полуумных глаз налиты кровью; он, ухмыляясь, говорил невесте, тихо и сипло:

      – Конечно – врет! Но ни один дьявол, кроме русского мужика, не может выдумать такую чепуху!

      Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.

      В стороне, туго натянутый, стоял Туробоев, упорно глядя в шишковатый, выпуклый затылок Лютова, и, медленно передвигая папиросу из угла в угол рта, как бы беззвучно шептал что-то.

      – Ну, что же, скоро? – нетерпеливо спросил Лютов.

      – Чуть потише говорите, господин, – сказал мужик строгим шепотом. – Он – зверь хитрая, он – слышит!

      И, повернувшись к мельнице, крикнул:

      – Микола! Эй?

      Ответили неохотно два голоса, мужской и женский:

      – Ой? Чего?

      – Погляди – сожрал?

      – Глядел.

      – Ну?

      – Сожрал.

      Лютов, сердито взглянув на мужика, толкнул его в плечо.

      – Ты – что же: мне – говорить нельзя, а сам орешь во всю глотку?

      Мужик удивленно взглянул на него и усмехнулся так, что все лицо его ощетинилось.

      – Господи, – так ведь он, сом этот, меня знает, а вы ему – чужой человек. Всякая тварь имеет свою осторожность к жизни.

      Эти слова мужик произнес шепотом. Затем, посмотрев на реку из-под ладони, он сказал, тоже очень тихо:

      – Теперь – глядите! Теперь начнет его жечь, а он – прыгать. Сейчас…

      Он сказал это так убедительно, с таким вдохновенным лицом, что все бесшумно подвинулись к берегу и, казалось, даже розовато-золотая вода приостановила медленное свое течение. Глубоко пронзая песок деревяшкой, мужик заковылял к мельнице. Алина, вздрогнув, испуганно прошептала:

      – Смотрите, смотрите! Вон у того берега темненькое… под кустом…

      Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг – верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до дна реки. Это на минуту смутило Самгина: а – вдруг?

      – Вот он… плывет, плывет! – снова зашептала Алина, но Туробоев сказал громко:

      – Это тень облака.

      – Шш, – зашипел Варавка.

      Все посмотрели в небо. Да, там одиноко таяло беленькое облако, размером не более овчины.